Следствие длилось примерно полгода. Пострадавших набралось около пятидесяти человек, и среди них были чиновники разных уровней, работники прокуратуры и налоговой полиции. Вера знала, что на самом деле туров было продано не менее ста пятидесяти, но многие клиенты почему-то поспешили отказаться от своих претензий и, в свою очередь, исчезли. Наверное, это было связано с тем, что каждая путевка стоила полмашины, к тому же оплачивались наличными долларами, и клиенты боялись преследования налоговых органов.

Вере и другим «новичкам», бывшим сотрудникам турфирмы, пришлось долго доказывать, что они не являлись пособниками мошенников. Ведь они сами пострадали, оставшись без зарплаты.

Когда следствие зашло в тупик, все успокоилось, и появилась надежда, что проблемы наконец закончились, на Веру наехали бандиты из известной в городе группировки и потребовали, чтобы она лично вернула им деньги, которые они внесли за путевки. Они каким-то образом узнали, что она была любовницей директора пропавшей туристической фирмы, а значит, несомненно, являлась соучастницей аферы. Это было ужасно! К тому же к ним попали фотографии, где она и сбежавший директор целуются полураздетые на кровати. Это Вениамин фотографировал в режиме автоматической съемки. Бандиты грозили, что подкинут эти снимки следователю и тогда Веру заподозрят в соучастии и арестуют.

Вера расплакалась. Я поспешил ее успокоить, а когда всхлипы утихли, приготовил крепкий коктейль. Мы выпили.

Она попросила сигарету, после двух затяжек затушила ее в пепельнице нервными движениями и продолжила свой рассказ:

— Бандиты не отставали. Однажды ночью они ворвались в мою квартиру, избили меня, а потом изнасиловали. В извращенной форме тоже. Правда, при этом я несколько раз незаметно кончила. «Даем тебе неделю на продажу квартиры! — сказали они, уходя. — А если пикнешь, сучка, глотку перережем!»

На следующий день я попробовала позвонить на Кипр бывшему мужу. Ведь он, как бывший бандит, наверняка знал этих уродов и смог бы помочь или хотя бы что-то подсказать. Но он был пьяный и даже не захотел меня выслушать. «Ты сына не получишь! И забудь этот телефон! А еще раз позвонишь, мои дружки в Нижнем тебе манду на уши натянут, а в жопу бейсбольную биту засунут! Поняла?!»

Что мне оставалось? Я продала квартиру и переехала в общежитие. Вырученные деньги отдала бандитам, но они вдруг заявили, что этого мало, чтобы погасить их убытки, и заставили меня заняться проституцией…

Прошло полгода. Я втянулась. Однажды меня отвезли на загородную дачу. Каково же было мое удивление, когда на пороге меня встретил не кто иной, как Вениамин Маркович.

Первое мое желание было выцарапать ему глаза. Однако моя воля была уже настолько подавлена, что сил хватило лишь на то, чтобы бросить ему в лицо, кто он есть на самом деле. Таким матом я его обложила, что сама удивилась, откуда эти слова знаю! «Возможно, ты и права, — спокойно отвечал он, увлекая меня в дом. — Но что поделать? Ведь это моя работа. Каждый зарабатывает по-своему. Каждому свое, как было написано на воротах одного немецкого концлагеря. Бандит грабит и убивает, чиновник ворует, мент крышует, коммерсант травит население паленой водкой и некачественными продуктами. А я заставляю всю эту беззастенчивую публику поделиться со мной хотя бы малой толикой своих грязных доходов. Восстанавливаю, так сказать, равновесие. Что же в этом плохого? Разве их преступления перед обществом чем-то лучше моих? Разве Робин Гуд занимался не тем же? Ведь у честного человека нет денег на дорогие заграничные курорты». — «Ты украл мою жизнь! Из-за тебя я…» — начала было я, но он перебил. «Молчи, — сказал строго, наливая себе коньяк, — я все знаю. Я приехал за тобой. Еле тебя разыскал. Больше тебе не надо будет ютиться по углам и заниматься проституцией. Я увезу тебя в Москву! Поедешь?»

Ничто в этом городе не удерживало меня. Лишили ребенка. Отняли квартиру, превратили в жалкую шлюху. У меня даже паспорта не было. Да, этот человек был виновником моих несчастий, из-за него я оказалась на самом дне. Но теперь он протягивал руку помощи, и, честное слово, даже если бы эта рука была по локоть в крови, я все равно уцепилась бы за нее, как за брошенный тонущему человеку спасательный круг.

«А как же мой сутенер? — спросила я. — Они так просто не позволят мне выйти из дела!» — «Я думаю, они на тебе заработали достаточно. Пора и честь знать. — Вениамин залпом допил коньяк и уже укладывал в большую спортивную сумку свои вещи. — Вот билеты на поезд. Я выписал тебя на всю ночь, поэтому, когда они очухаются, мы с тобой будем уже за полтысячи верст на Тверской кофий пить!..»

На следующий день мы были в Москве, а еще через неделю — в Турции. Он одел и обул меня, купил мне кольца, серьги… Постепенно я все реже и реже вспоминала тот ад, сквозь который прошла. Я почувствовала себя настоящей женщиной: мимо спокойно не мог пройти ни один мужчина.

Мы вернулись в Москву. Я посещала салон красоты, бассейн. Вениамин не скупился на магазины, водил меня в рестораны и клубы.

«Может быть, все, что произошло, даже к лучшему?» — так иногда я думала. Ну, сидела бы до самой старости провинциальной дурочкой в своем Нижнем Новгороде, и что из этого? А теперь передо мной открыт весь мир…

Сегодняшний день.

Я уже подхожу к метро. Толпа густеет, толкают то справа, то слева. Тысячи ног привычно месят замерзающую грязь, и та сочно чавкает под толстыми подошвами ботинок. Здесь в густой толчее перегруженной транспортной развязки значительно теплее, потому что жаркие выдохи людских орд и горячее биение множества сердец разогревают воздух.

Внезапно захотелось есть, и я встаю в очередь к палатке, где продают ароматную шаурму. Этот навязчивый запах, запах томящейся в жару курятины и свинины я уловил еще издалека и теперь стою, уткнувшись в чью-то равнодушную широкую спину, и захлебываюсь слюной.

Я знаю, что меня отравят. Жир, майонез, холестерин, мясо неизвестного происхождения. Да и продавец, какой-то чучмек, сначала здоровается за руку с приятелем, потом сморкается в грязный носовой платок и этими же пальцами заворачивает в питу наструганные ломтики мяса и салат. Но я продолжаю безвольно стоять и ждать, когда очередь дойдет до меня. Потому что мне все равно и потому что я очень хочу есть.

Я чувствую себя мелким, глупым, беспомощным. Меня трясет от омерзения, которое я испытываю к самому себе…

Через десять минут я сижу на железной трубе-заборчике за палаткой, в куче торгового мусора и жадно уминаю свою шаурму, запивая ее каким-то холодным безвкусным пивом. Жир течет по пальцам, губы и щеки в майонезе и красном соусе.

Я специально здесь спрятался, чтобы оказаться подальше от людей, от их муравьиной суеты. Потому что мне тошно на них смотреть. Им-то есть куда спешить, а вот мне совершенно некуда — для меня все давно остановилось. Впрочем, что стоит их беготня? К чему они стремятся, чего они добьются? Заработают лишний кусок хлеба? Купят лишнюю шмотку? Проведут на далеком лазурном берегу лишний день? Хапнут новый автомобиль, чтобы потом тратиться на бензин и ремонт, стоять в пробках и с заискивающей миной отдавать последнее брюхатому гаишнику?