Мне нужно, чтобы кто-то присматривал за Хлоей, пока я буду заниматься с психологом, да и Рут отчаянно нуждается в свободном времени для себя, без Карлоса. По ее словам, ей хотя бы иногда необходимо спокойно выпить чашку кофе или сделать маникюр, не сгорая со стыда за то, что бросила собственного ребенка. Поэтому мы заключаем договор. Раз в неделю мы по очереди будем сидеть с обоими детьми.

Во вторник дежурит Рут, и я, оставив у нее Хлою, провожу все утро в местной библиотеке, где готовлюсь к занятию с психологом. Для начала я бегло просматриваю список ресторанов Питсбурга (на это у меня уходит пять минут), затем составляю свое резюме и делаю наброски письма к редактору кулинарного раздела, которую зовут Энид Максвелл.

Доктор Д. П. радуется моим успехам и дает мне новое задание: составить обзор нескольких ресторанов и написать еще несколько писем потенциальным работодателям.

По дороге домой я решаю навестить Ричарда, которого не видела с прошлой недели. Он намеренно сделал мне больно, упомянув о матери, чем, если признаться, здорово мне помог. Наверное, теперь боится показываться мне на глаза, думая, что я все еще на него сержусь.

Магазин Ричарда находится на Эллсворт-авеню и занимает первый этаж старинного здания. По обе стороны от него находятся еще два магазинчика: секонд-хэнд элегантных платьев под названием «План Б» и лавчонка по продаже и обмену подержанных пластинок и компакт-дисков — «Астро и Джетсоны». В магазине Ричарда никого нет, сам он сидит в своем маленьком кабинете. Ричард разговаривает по телефону, — услышав треньканье колокольчика, он поднимает голову и, зажав трубку плечом, жестом приглашает меня войти. Затем протягивает руку и убирает со стула для гостей образцы обивочных тканей. Ричард старается не выказывать удивления, но, судя по блеску в глазах, он рад меня видеть, может быть, даже счастлив. Заметив, что он нервно покусывает губу, я понимаю, что разговор не клеится — очевидно, попался один из тех клиентов, которые категорически отказываются подчиняться диктату Ричарда в вопросах отделки.

— Хорошо, мы отменим предыдущий заказ и закажем парсоновские стулья. На это уйдет еще полтора месяца, но если вы не торопитесь… Да. Ладно. Прекрасно.

Судя по тону, с которым он произносит «прекрасно», я понимаю, что на самом деле все далеко не прекрасно.

Ричард вешает трубку.

— Нет, ты подумай — парсоновские стулья под зебру! Некоторых людей просто невозможно спасти от самих себя, как ни старайся. — Верное замечание. — Рад, что тебе лучше, — продолжает Ричард. Его голос ничего не выражает, словно он беседует с упрямым клиентом, и я начинаю подозревать, что Ричард все еще чувствует себя виноватым.

— Да, мне лучше. Даже больше — я прекрасно себя чувствую. — Я говорю почти таким же официальным тоном. — Я теперь хожу к врачу. Только что от нее, — говорю я и, не в силах справиться с желанием немного его подколоть, тихо добавляю: — Как видишь, я не слишком этим горжусь. — (Ричард морщится.) — Вообще-то говоря, она не врач, — продолжаю я уже громче и с нотками самодовольства в голосе. — Она психолог, который учит правильно ориентироваться в разных жизненных ситуациях, так что если тебе до смерти надоест заниматься отделкой чужих квартир, можешь подумать о такой работе. Будешь учить людей жить, заставлять их делать то, что хочется тебе, внушать им свои мысли и взгляды, тем и будешь зарабатывать на жизнь. У тебя отлично получится.

Разумеется, это неправда (доктор Д. II. никогда не заставляла меня делать то, что нужно ей), но мне хочется немного подразнить Ричарда. Это всегда было лучшим способом выяснить наши отношения.

Наконец он улыбается.

— Очень за тебя рад, — говорит он, и я знаю, что это действительно так.

В крохотной кухоньке, расположенной рядом с офисом, Ричард заваривает нам ромашковый чай. Я сижу на табурете возле чертежного стола и рассказываю о своих планах по переустройству ресторанного мира Питсбурга.

— Этот твой психолог, похоже, не зря получает гонорар. Может, и мне к ней заглянуть?

— А тебе-то зачем? — удивленно спрашиваю я. — Ты всегда был доволен жизнью. По крайней мере, все время, что мы с тобой знакомы, — добавляю я, вспомнив, что ничего не знаю о том, как Ричард жил раньше. Возможно, тогда ему и в самом деле требовался психолог, просто он никогда об этом не говорил. — К тому же ты не из тех, кого можно научить жить, — говорю я, делая глоток чая.

— А ты из тех? — спрашивает он, бросив на меня насмешливый взгляд. — Ладно, хватит об этом. Мне сейчас очень хорошо, давай не будем портить друг другу настроение. Все эти задушевные разговоры, знаешь, только тем и заканчиваются.

Ричард не слишком склонен рассказывать о своих романтических похождениях, а если и рассказывает, то в общих чертах, избегая подробностей. Не знаю почему, — наверное, не считает нужным посвящать меня в отношения с бойфрендами — иногда Ричард бывает настоящим ханжой. Понятно, что он не хотел ничего мне говорить, когда я была моложе, но теперь, когда я стала взрослой, меня озадачивает эта скрытность в «сердечных делах», как говорит Ричард.

— Ты с кем-нибудь встречаешься? — спрашиваю я.

Судя по тому, как он качает головой и быстро отводит взгляд, встречается или встречался. Ричард разливает чай и вытаскивает из шкафчика коробку печенья. Протянув мне коробку, чтобы я ее открыла, он уходит в торговый зал, откуда через минуту возвращается с блюдом лиможского фарфора.

— Вот, — говорит он, ставя блюдо на стол, — клади сюда.

Я раскладываю печенье на блюде, про себя радуясь, что мне есть чем заняться.

— Мне Фиона понравилась, — говорит Ричард, разламывая пополам печенюшку и деликатно макая ее в чай.

— А, ничего особенного, — небрежно говорю я, добавляя в чай еще один кусочек сахара. Ричард протягивает мне ложку.

— Мира…

— Слушай, я не говорю, что она мне не нравится, просто она какая-то…

— Какая? Недостаточно умная? Ну и что? Не надо переоценивать значение ума.

— Я не о том. Понимаешь, у нее с отцом нет общих интересов. Ты бы видел, как они играют в «Скрэббл». Тяжелое зрелище.

— Ну и что? По крайней мере, Фиона старается научиться, — говорит Ричард, пожимая плечами, словно все это и в самом деле не имеет никакого значения.

Я недоверчиво смотрю на него. Ричард всегда говорил, что никогда не влюбится в того, кто не читал (и не любит) «Радугу земного тяготения» Пинчона, до такой степени ничего не смыслит в чае, что не может отличить «Лапсанг сушонг» от «Дарджилинга» и не боготворит «Питсбург Стилерс». Чем и объясняются его постоянные неудачи по части любви.

— Она какая-то… не знаю… другая, что ли.

Ричард громко хрустит печеньем.

— Ты хочешь сказать, она не похожа на твою мать?

— Ты так говоришь, будто быть похожей на мою мать плохо.

Ричард хмурится. Он не любит плохо говорить о покойных, хотя понимает, что сейчас я только хочу его немного подразнить.