— Парадокс, — сказал Патрик. — Чем больше их ловят, тем больше их появляется. Как тараканы. Откуда они только повылазили?

— Ты ремонт когда-нибудь делал? — риторически спросил Феликс.

В результате сложных и не вполне понятных самому Феликсу ассоциативных цепочек у него родился вопрос, который следовало задавать с максимальной осторожностью, так как он (вопрос) в корне расходился с первоначальным намерением Феликса не будить дурных воспоминаний.

— Патрик, — сказал он. — Я знаю, что это тяжело для тебя, но… Ты не мог бы повторить свой рассказ о той… секте, в которую влез Себастьян?

Патрик с безразличным видом пожал плечами.

— Да нечего мне рассказывать. Я пытался навести справки, выяснить хоть что-нибудь… Если это действительно была секта, то ее больше нет. Впрочем, если хотите, я могу рассказать то, что знаю…

С таким явлением, как студенческие братства, или, как их еще называли, корпорации, Патрик и Себастьян впервые столкнулись еще в Мадридском университете. Созданные по образцу масонских лож клубы, именуемые обычно аббревиатурами из греческих букв, на первый взгляд служили только для развлечения скучающих студиозусов, хотя на самом деле преследовали и более отдаленные цели. Становясь членом престижного братства, студент был обязан: участвовать в массовых попойках, временами переходящих в оргии; заниматься мелким и крупным хулиганством для укрепления славы своей корпорации; устраивать разнообразные подлости конкурирующим братствам; носить на клубном пиджаке витиеватую анаграмму; участвовать в напыщенно-таинственных ритуалах и обрядах; распевать гимн и заниматься прочими глупостями — и все это в обмен на призрачную надежду много лет спустя, заняв подобающее место в обществе, узнать во влиятельном начальнике, чье место в обществе было гораздо ближе к солнцу, своего бывшего собрата и напомнить ему о принесенной в молодости клятве всегда помогать корпорантам. Другими словами, играя в тайные общества, студенты занимались весьма дальновидным установлением деловых связей, которые, как известно, стоят намного дороже денег. Само собой разумеется, и Патрик, и Себастьян, еще в детстве определившиеся с выбором профессии, к подобным игрищам своих сокурсников отнеслись со снисходительной усмешкой.

Тем удивительнее был тот факт, что когда нечто подобное студенческому братству (впервые на памяти Феликса) появилось в стенах Школы, Себастьян оказался одним из первых и самых активных его членов. Патрик всего однажды, да и то по настоянию кузена, побывал на заседании «кружка молодых героев», после чего, едва не вывихнув от зевоты челюсть, зарекся переступать порог подобных дискуссионных клубов. Себастьян же проводил там дни и ночи, и так увлекся спорами о природе Зла, что даже стал пропускать лекции в Школе, принудив Патрика изворачиваться и врать что-то о болезнях. Все попытки Патрика отговорить Себастьяна от посещения этой «секты» (как сначала в шутку, а потом всерьез называл Патрик постоянно растущие сборища студентов, вовлекших в себя уже не только первокурсников, но и две трети всех студентов Школы) ни к чему не привели, а обратиться за помощью к Бальтазару или хотя бы Феликсу юноше помешала студенческая солидарность и твердое убеждение, что товарищей закладывать нехорошо.

Слушая спокойный и даже меланхоличный рассказ Патрика о том, как под носом у преподавателей в стенах Школы и студенческого общежития действовала организация, цели которой, как и лидеры, до сих пор оставались неизвестными, Феликс не мог не проклинать себя за слепоту. Но все его угрызения совести не шли ни в какое сравнение с тем, что испытывал Патрик…

— Я не знаю, за каким дьяволом они вышли тогда на улицы, — говорил Патрик. — Не знаю, какой Хтон дернул их вмешаться в эту бучу. Не знаю, почему уланы, вместо того чтобы укрощать взбесившееся быдло, вместе с этим быдлом ополчились на студентов. Я не знаю, действительно ли Себастьян и другие хотели остановить бунт или только выполняли чей-то приказ. Я не знаю, чей это мог быть приказ и какой подонок все это придумал. Я знаю только две вещи. Первая — не останься я тогда на факультатив Огюстена, вернись я в общагу на час, на полчаса раньше — и все могло быть по-другому. Совсем по-другому.

— А вторая? — спросил Феликс.

— А вторая… Если я найду того подонка — а я обязательно его найду! — я…

— Что — ты?

— Я убью его, — очень спокойно сказал Патрик.

Феликсу всегда было трудно представить себе человека менее предрасположенного к геройству, нежели добродушный толстяк Готлиб. Даже во внешности его не было ничего героического, а свою первую лекцию в Школе он начал с того, что грузно опустился на шаткий стул, облокотился об жалобно скрипнувший стол, подпер щеку могучим кулаком и мечтательно сказал:

— Вот уйду на пенсию и открою кабак…

Мечте Готлиба было суждено осуществиться несколько раньше, чем он предполагал. Причиной его преждевременного ухода на пенсию стала встреча Готлиба с бандой озверевших разбойников где-то в Карпатских горах. Результат короткой, но жестокой стычки одного героя с дюжиной грабителей с большой дороги имел как положительные, так и отрицательные стороны; к первым относилось то, что Готлиб остался в живых, а ко вторым — тот прискорбный факт, что того же нельзя было сказать о грабителях. Поначалу, как признавался потом Готлиб, сам факт отнятия дюжины зловонных, обильно пропитанных кровью и чужими слезами и совершенно никчемных жизней не произвел на него особого впечатления. И обличьем своим, и манерами, и даже стайным методом нападения исподтишка разбойники напомнили Готлибу заурядных вервольфов, которые в изобилии водились в его родной Баварии, и поэтому карпатскую стычку Готлиб отнес к разряду обыденных и вполне рутинных событий в биографии героя. Свою ошибку он понял месяц спустя, когда в глупой кабацкой драке, на миг потеряв надо собой контроль, легко и даже как-то небрежно раскроил череп пьяному дебоширу, жаждавшему померяться силой с героем. Этот постыдный эпизод заставил Готлиба насторожиться, но… Но было уже поздно. Где, когда и по какой причине Готлибу снова пришлось убивать, он не рассказывал никогда и никому, вместо этого молча положив на стол Сигизмунда просьбу об отставке. Просьба была удовлетворена, и на прощальной лекции Готлиб сказал:

— Запомните: начать убивать — легко. Остановиться — труднее…

Напутствовав таким образом подрастающее поколение героев, он купил уютный полуподвальчик в Нижнем Городе, и переоборудовал его согласно своим вкусам и представлениям о том, каким полагается быть настоящему кабаку. Пол в кабаке был усеян соломой, столы и лавки — сколочены из толстых, грубо обструганных досок, а за стойкой бара из стены торчали дубовые рыла огромных, намертво вмурованных в кирпичную кладку бочек. Под потолком на ржавых цепях висели люстры из тележных колес, а воздухе витали винные пары и аромат здорового мужского пота. Над сложенным из нетесаного песчаника камином висела голова тролля; аналогичные трофеи были развешаны и на всех стенах. Это был беспроигрышный ход — оформить кабак в стиле тех дешевых провинциальных таверн, где привыкли коротать свой досуг герои во время командировок. В периоды «творческого застоя», которые в последние годы случались все чаще, герои, изнывая от безделья, шли к Готлибу, чтобы окунуться в до боли знакомую атмосферу придорожного трактира — вот только пиво у Готлиба, в отличие от провинциальных трактиров, всегда было свежее и неразбавленное, а официантки — симпатичные и отзывчивые (из-за пресловутой отзывчивости экс-горняшек Бальтазара Готлиб рвал и метал, не желая превращаться из кабатчика в содержателя борделя, но отказать своему любимому ученику, выбившемуся в драконоубийцы, просто не мог).