– Нет, конечно. Ну, там, ребята. Из Лондона, из прошлого, сама знаешь. Кое-что слышал время от времени. Знал, что все чуток… В общем, я по тебе скучал.

– Зачем тогда бросил?

Сумасшедший, думает Лора, другого объяснения нет. Он страдал? «Пропащий человек», – всплывает вдруг в голове.

Нетнет, нужно бороться с жалостью. Он ее не заслуживает.

– У тебя, наверное, было полно подружек, – раздраженно говорит Лора.

– Ага, – соглашается он, и еще один горячий кусок, оторвавшись от ее сердца, падает на гравий. – Но… – Он пожимает плечами. Лора ободряюще поднимает брови. – Сама знаешь, как бывает.

Лора вдруг очень ясно видит со стороны, как вышибает себе мозги.

– Нет, не особенно, – говорит она. – У меня на это не было времени. Я воспитывала нашу дочь. И потом, это же ты от меня устал, помнишь? «Лораберетизмором» – так ты говорил.

– Черт… Что, правда?

– Да. Господи… Как ты можешь…

– Вот я козел.

– Это даже не… ладно, проехали.

– Вот-вот. Когда об этом думаешь, хочется убежать обратно, так что… это самое большее, на что я способен. Быть здесь. Пытаться познать дзен. Вообще, я хотел тебя спросить: что мне теперь делать?

Лора вздыхает.

– Вряд ли я… Понятия не имею. Найти работу, наверное? На что ты живешь?

– Скопил деньжат в Уэльсе. Я был, – улыбается он, – садовником.

– Ну, садовником так садовником. С чего-то начинать надо. Или, не знаю, возвращайся туда. Что бы ты здесь ни искал, это…

– Нет, я имел в виду, что делать с другими? Я должен их увидеть. Рози и остальных. Я подумал, что надо, ну, извиниться. Но боюсь сделать им еще хуже.

– Господи, Петер, я…

– Нет, правда. Я собой не горжусь. Но стараюсь измениться. Вроде бы. С тех пор, как бросил пить, я, ну, ходил на курсы.

– Неужели? Учился ремонтировать вагоны? Нет, это вряд ли.

– Серьезно. На терапию. Так и знал, что будешь смеяться. Мужская дружба. Шаманизм, тантра, медитации; ерунда в основном, не спорю – просто удобный повод для самовлюбленных скотов пожалеть себя и продолжить ходить налево.

– Я тебя умоляю.

– Но это помогло.

– Что «это»? Что в этом было сложного? Что…

– Не кричи.

– Это какой-то сумасшедший сон.

– Ага. Суть в том, что теперь я себя прззн…

– Прости?

– Прзн.

– Я не слышу. Ты себя что?

Петер поднимает на нее взгляд.

– Я себя признал, – говорит он, и по его лицу разливается легчайший румянец.

– Ты…

– Я понял, что собой представляю.

Лоре ужасно хочется его ударить. Она еще раньше обняла себя руками, а теперь, будто рефери на ринге, усилила хватку.

– Правда? Наконец-то. Только вряд ли ты представляешь, какой…

– Безответственный, эгоистичный, бла-бла-бла. Ну да, все так. Чистая правда. Был и остался.

– И гордишься? Этому тебя научили на курсах? Господи, ты невыносим.

– Знаю. Но быть мужем, извини меня, хорошим сыном, отцом – после того, что случилось с моим папашей… Я не смог. И чем хуже становился, тем сильнее ненавидел… ну, это и так понятно. Так что подумал: слиняю, и дело с концом – но стало только хуже. А, к черту!.. Я получил по заслугам. И знаешь что? Я все равно думаю, что так было лучше всего.

Лора содрогается от ярости.

– Что?

– Знаю, было нелегко. Но я бы попортил крови, если б остался. Вам… обеим.

– Ха-ха.

– Я хотел быть подальше от тебя. Зря я тебе написал.

– Да, тут ты прав, – говорит Лора. Она подхватывает сумку и думает: «Этот чокнутый кобель у меня уже в печенках сидит. Утешает лишь мысль о тусклых пузырьках с таблетками в сахарной облатке».

– Есть еще кое-что, – говорит он.

Другая женщина. Может, десятки. Как глупо, думает Лора – вернуться из страны мертвых и остаться ни с чем.

– Что?

– А может, и нет. – У Петера, по его меркам, почти серьезный вид. – Скажу в другой раз.

– Другого раза не будет. Это самый дурной и самый глупый поступок в моей жизни. Я не только… Я…

Она думает: «Я могла бы сказать ему, что была плохой матерью – тогда он, возможно, меня заменит. Разве будет хуже?»

– Не знаю, – неуклюже кашляет он. – Нет, давай забудем. Так будет лучше.

– Пит, ты уже начал. – Ей хочется остаться наедине со своим огромным несчастьем. – Ради бога, хватит драматизировать. Выкладывай.

На его лице появляется странная кривая улыбка.

– У меня типа рак, – говорит он.

Выпускники Кум-Эбби во все времена были большим разочарованием. Слабая склонность к либерализму, скромный целевой капитал, пожалованный родичем тучной королевы Анны, примечательная уродливость старых строений и запоздалость всех новшеств, от лабораторий до женского образования, – вот причины, по которым школа никогда не блистала учениками, как Регби или Мальборо. Тем больше здесь ценились знаменитые выпускники или те, кого можно объявить таковыми: разведчик, непопулярный заместитель премьер-министра послевоенных лет, автогонщик, исключенный из подготовительного класса, а также, как ни странно, один или два автора второсортных детских романов, по нынешним временам слывущих двусмысленными.

Впрочем, школе, как ни крути, нужна история, и еще больше – деньги. Три директора тому назад финансово неблагонадежный капитан Портес изобрел почти все ее древние традиции. Их кульминацией в конце зимнего триместра, незадолго до капитанского дня рождения, стал День основателя: череда концертов, регбийных матчей, вечерних служб, денежных сборов, пиров, а под конец праздничной недели – до неловкости пышная церемония, в ходе которой мальчики, наряженные в костюмы известных исторических деятелей, обходят Луг основателя и присоединяются к марширующему оркестру. На этом торжестве и зиждется репутация Кум-Эбби как «чрезвычайно артистичной школы». Ученикам неустанно напоминают, что «совместная работа есть традиция, освященная временем». Независимо от наличия голоса и актерских талантов, участвовать обязан каждый. Бывалые старшеклассники сообщат вам, до чего это скучно, однако менее опытные, вроде Марины, возлагают на День основателя, до которого теперь остается месяц, большие надежды. Родители и крестные будут рядом: хороший повод покрасоваться. К тому же всякий праздник привносит известную долю неразберихи. Чего не бывает в такие дни! Можно расстаться с девственностью.

Воскресенье, 12 февраля