– Вряд ли. Нужен экзамен по химии. Вы не знали?

– Но…

– Ничего страшного. Старине Кендаллу будет до лампочки, говоря откровенно.

Марина смотрит на мистера Стеннинга открыв рот, а потом быстро его захлопывает.

– Да, – говорит она, сглатывая комок, – наверное.

– Значит, решено. Поздравляю, мисс Фаркаш. Вы приступаете завтра.

– Привет.

– Это большая ошибка. Нет, правда. Если бы на этой чертовой лодке был телефон, я бы все отменила.

Он улыбается.

– Могла бы не приходить.

– Ну, я…

Зачем она здесь – отменить события прошлой встречи, наказать его? Убедить в том, что нужно поговорить с матерью?

– Погоди-ка… – Петер наклоняется и разглядывает кусок гравия под ногами. Давняя привычка, вспоминает Лора; отсюда, наверное, и происходит Маринина любовь к ископаемым. Лора смотрит на его макушку и думает о прогулках в Кенсингтонских садах, где ее дочь часами копалась в песочнице. В этот момент недобрый ветер, подув сквозь розовые кусты, подхватывает феромоны Петера и бросает их ей в лицо.

Нет! Никогда! Он все такой же подонок. Лора не позволит себя провести. Плевать на прошлый раз – она тогда сошла с ума. Отныне и навсегда Петер ничего для нее не значит. Даже химия умерла.

– Вроде кварц, – говорит он. – Но всяко бывает. Один мой приятель нашел в Престон-парке алмаз.

– Не будь идиотом.

У него на затылке новая складка, нежная бледная кожа – должно быть, пахнет пустым гардеробом. Одна эта мысль заставляет Лору вздрогнуть и резко выдохнуть.

Петер глядит на нее. Нет-нет, она обещала себе, что этому не бывать. Она человек, а не бланманже. Он причинил горе всем женщинам, которых знал, даже их дочери, черт возьми. Ладно, думает Лора, отходя к чешуйчатому, будто в струпьях проказы, розовому кусту. Вот так.

– Повернись, – говорит Петер.

Лора дергает ветку – судя по виду, мертвую.

– Нет. – Она запечатывает себя, дышит ртом, опускает веки. Свет густой, как первобытный бульон. Если бы можно было сбежать…

– Ну же, – говорит он.

Безнадежно. Она его чувствует даже отсюда – воздух стал маслянистым от капсул секса. Петер не должен к ней подойти. «Пожалуйста, – думает Лора. – Спаси».

Его шаги шуршат по гравию. Лора прижимает пальцы к глазам, пока не появляются оранжево-серые тени и мягкая боль, и, исполнившись ненависти, судорожно вздыхает. Феромоны делают свое грязное дело. Он кладет руки ей на плечи.

– Лора, – говорит он.

Я, думает Марина на биологии, совершила чудовищную ошибку.

Что скажет бабушка… Завтра начнутся короткие каникулы и Марина поедет домой – одна.

Когда Рози или кто угодно другой увидит ее, они обо всем догадаются. Марина поступила ужасно, предала их мечты о ее врачебной карьере – и ведь понятия не имеет, как изучать историю. Что на нее нашло? И что теперь делать?

Нужно сказать мистеру Стеннингу, что она полная дура и передумала.

Нет, невозможно. Нет ничего хуже позора, даже ярость Рози меркнет в сравнении с ним. Мистер Вайни обо всем узнает и расскажет жене, а то и дочери. При одной мысли о том, что Марина – ее странность, ее неудача – станет темой для обсуждения, пальцы ног впиваются в подошву от стыда.

Хуже того: если даже думать об этом невыносимо, то каково будет вернуться в Илинг?

Это ее самый большой секрет, дающий ростки по ночам. С приближением коротких каникул ее все сильнее одолевает мысль о побеге. Как заставить себя вернуться в Кум-Эбби после того, как она неделю проведет в кругу семьи?

Подходит к концу практическое занятие по биологии, но Марина не может найти свиную печеночную артерию, не говоря уже о нижней полой вене. Едва перевалило за полдень, а она уже так устала, будто всю ночь работала в реанимации. В последнее время она не ложится раньше двух – слишком многое нужно успеть. И речь не только о сочинениях. Марина сидит допоздна и обезвреживает скверну, которая дает себя знать через зловещие предсказания толкового словаря; часами блуждает в кромешной тьме, соблюдая необходимые ритуалы – их становится все больше, будто в новой, ей одной понятной религии.

А утром, стоит открыть глаза, тревога и отвращение тут как тут.

– Сэр, – доносится сзади голос Айво Уильямса по прозвищу «Мамонт», – у меня в кармане слизь.

Класс хохочет, а Марина замирает со скальпелем в руке. Внезапно она понимает: из Кум-Эбби можно уйти, если школа сгорит дотла или здесь случится какой-то скандал. Другими словами, если не останется выбора. Но если скандал – то какой?

Этот раз не похож на прошлый – никто никого не целует. Так даже лучше: Лорины руки не ложатся вдруг на его затылок, не стискивают плечи; он не прижимает ее к груди – только приобнимает, и они застывают так на какое-то время, словно пара, потерпевшая кораблекрушение и наблюдающая, как последняя спасательная шлюпка идет ко дну.

Наконец Лора замечает, что стоит на клумбе, спиной к дереву, которое трется о ее спину грубой корой, как большой отчаявшийся зверь.

– Что мы делаем?

Петер улыбается.

– Я по тебе скучал, – говорит он. – Очень. Думал, ты меня так ненавидишь, что…

– Правильно думал.

– Марина не захочет меня увидеть?

– Нет, – отвечает Лора, впиваясь ногтями в ладонь.

– И я не знаю, как быть с матерью. Никакого проку от меня, да?

Ее мозг топчется в нерешительности, как лошадь перед барьером. В голову не приходит ничего умнее, чем:

– Пожалуйста! Нам правда нельзя.

– Что?

– Сегодня. Нам. Встречаться вот так. Петер, пожалуйста. Задумайся.

– Почему? Все ведь отлично.

– Не отлично. Как у тебя язык поворачивается? Я…

– Я не в том смысле… Нет-нет, не надо слез. Иди ко мне.

– Нет, не пойду! Я не расстроена – я, если хочешь знать, злюсь.

– Все честно.

– Зачем ты говоришь эту чушь?

– Слушай, я… Когда я вернулся в Лондон, я не знал, что делать. Встречаться ли с тобой и как.

– Что? Ты еще сомневался? Это…

– Я не знал, как быть. Подумал, ну, от мамы далеко, Лондон большой – вот что я подумал.

– Я тебя не искала.

– Знаю. Просто я решил, что можно, ну, сказать «привет». Написать тебе на мамин адрес. Я знал, что ты там живешь.

– Откуда? Знал? Что еще ты знал?

– Мало что. Слухи доходили.

– Кто тебе говорил? Ничего себе, за мной еще и шпионят?