Он медленно поднимался по лестнице, пытаясь сочинить отговорку на завтрашний день, когда увидел спускавшуюся навстречу… Наилю. И теплой волной захлестнуло душу, и памятью вдруг очутился он в той поре, которая воспринималась им как болезнь, как помутнение рассудка, но которая теперь показалась ему самой счастливой. Он замер, глядя на Наилю снизу вверх. Все такая же красавица – с бархатистой кожей на приподнятых скулах, с той же гладкой прической… И все так же врезается сладкой болью под сердце этот еле заметный раскос ее чудесных глаз.

– Как живете, Константин Павлович? – заговорила она первой. – Давно мы с вами не встречались.

– Очень жаль…

– Чего жаль?

– Что не встречались…

И вдруг неожиданно для самого себя выпалил:

– А давай сегодня встретимся! Я квартиру получил!

Шерстов тут же сконфузился, поняв, что повел себя глупо и нагло.

– Константин Павлович! Вы, как всегда, с места в карьер. Хотя вам теперь только так и положено: большим начальникам деликатность ни к чему.

– Извини. Я имел в виду просто встретиться. Не на лестнице же нам разговаривать.

Зная, что красивая, что нравится, она сделалась кошкой. Поглядев по сторонам – никого больше не было – шагнула на его ступеньку, отчего Шерстов прижался к перилам, и вкрадчивым полушепотом спросила:

– Костя, а боишься получить отказ?

– Да, – признался Шерстов и трудно сглотнул.

– Зря…

– Что зря?

– Боишься. Называй адрес своей квартиры.

Удивительно, но об этой встрече Жидкову доложили раньше, чем Шерстов появился у него в кабинете.

– Ну и зачем к нам Наиля приезжала?

– Да в кадры. Чего-то там в трудовой книжке ей не дописали.

– А я наслышан о ваших шашнях с ней, – оглушил он Шерстова.

– Все в прошлом, Корней Степанович, все в прошлом… – нашелся с ответом Шерстов.

– Ну, ну… Думаю, тебе известно, что она у второго секретаря горкома помощником работает?

– Конечно.

– Так вот учти: у них с Замахиным не просто отношения начальника и подчиненного…

Еще полчаса назад Шерстову это было бы все равно, но что с ним случилось теперь? Замахин, которого Шерстов видел всего пару раз, да и то издалека (тот отличался крупными размерами), стал ему ненавистен. Жидков же стал ему ненавистен вдвойне – оттого, что говорил про Наилю, несомненно, правду. Чтобы не выдать себя, Шерстов опустил глаза.

– Я же сказал, Корней Степанович, все в прошлом.

– Ладно, ладно… Ну так завтра жду в гости. Лиза уже спрашивала про тебя.

Скольких усилий стоило Шерстову поднять светлый, искренне огорченный взгляд!

– Ко мне двоюродный брат приехал. Из Калуги. Уж простите, не смогу быть. Лизе привет. И Алле Сергеевне тоже.

– Это ж сколько у тебя родни?! – улыбнулся Жидков (но только губами, а лицо застывшее, недоброе). То сестра, то дядя, теперь вот брат.

Шерстов развел руками:

– А что делать? Не могу же я им отказать…

– Ну, это конечно. Что ж, придется Лизавету огорчить.

Выйдя от Жидкова, Шерстов свободно вздохнул, сознавая, впрочем, что следующий выходной обречен быть испорченным. Но это произойдет только через неделю, а сейчас душа его радостно рвалась на простор. И по какой-то прихоти ума, не к месту, но отчетливо вспомнилось ему, что та же легкость возникала всегда с последним школьным звонком перед началом каникул.

И, пожалуй, с той же самой детской поры не был Шерстов так бесшабашно счастлив, как тем субботним вечером, из которого он перенесся невесомо в завтра. Увидев розовое небо над крышами домов, Костя вдруг понял, что уже воскресенье. На столе остатками вина краснели бокалы, тонко нарезанные ветчина и балык оставались почти нетронутыми и «плакали», отвердев по краям, ломтики сыра. А крабов из банки он так и не выложил на блюдце – забыл. Наиля улыбчиво смотрела на него, облокотившись на спинку стула. Потом устало опустила на руки свою растрепавшуюся головку:

– Спать хочу…

– А я есть! Мы же ничего так и не попробовали.

– Ну, тому были уважительные причины, – с иронией ответила Наиля, подходя к кровати. – Я немного посплю, а ты, обжора, помни – у нас целый день впереди.

Шерстов впился зубами в сочное крабовое мясо и с наслаждением проглотил сладковатую жидкость, наполнившую рот. Он ел прямо из банки и, только разделавшись с крабами, вспомнил, что сказала Наиля, отправляясь спать.

Он посмотрел в ее сторону. Наиля лежала на боку, до пояса откинув одеяло, выставив нежные лопатки и гладкий окат плеча. Нагота матово проступала в сумраке, еще теснившемся у кровати.

Прекрасная женщина тихо спала в его постели, и показалось, что больше ничего и не надо от жизни. Что стоят высокие должности по сравнению с этим? Может остановиться пора? А для чего добивался он Лены? Не полюбила б она его никогда. Так… была бы, может, только рядом. Зачем?

Шерстов наполнил вином бокал, сделал два жадных глотка. Продолжая размышлять, прикрыл глаза. «Какие-то ложные цели ставил я себе, осложнял жизнь…»

– В экие выси вас понесло, – услышал он вдруг голос, однажды уже звучавший в его ушах.

Шерстов распахнул глаза. Ну да, так и есть – Фердыщенко! В углу, где тень еще боролась со светом, сидел он на стуле, поблескивая лукавым взором и пуговицами на вицмундире.

– Нет, все-таки мне обидно, – явно делая отступление от намеченной темы, напористо заговорил Фердыщенко. – Мы уже не в первый раз видимся, а с вами снова столбняк! Неужто я так страшен? Ответьте же что-нибудь…

Шерстов только дернул головой.

– И на том спасибо. Вы и прежде-то в моем присутствии разговорчивостью не отличались.

И вернулся к прерванному:

– Ну-с, значит вы захотели изменить свою жизнь, стать другим человеком и все такое… Нет ничего проще. Только сначала представьте себе: вот приходите вы завтра к Жидкову и заявляете: а не женюсь я на вашей Лизавете, и что хотите, то и делайте со мной! Ну, и готовы вы после этого отправиться служить каким-нибудь заведующим прачечной? И это в лучшем случае! Или вот прелестной Наиле скажите, когда она пробудится ото сна: бросай-ка ты своего Поликарпа Викторовича и давай поженимся! Думаете, она от восторга на шее у вас повиснет?

Фердыщенко выдержал паузу.

– Так-то вот… Конечно, может и по-другому ваша жизнь сложилась бы, не упусти вы свой шанс. Может, и возвысились бы над самим собой. Но… увы и ах… Не вышло ничего у вас с Еленой Дмитриевной. И знаете почему? А потому, что не любили ее! Да-с! Вам только казалось, что любите, а в действительности было одно лишь хотение заполучить то, чему позавидуют другие. Заметьте, я употребил слово «хотение», а не «желание», поскольку оно точнее отражает эгоистичность ваших побуждений. А таковые вообще свойственны вам более обычных людей. Ну да я не судья вам. Я – ангел-хранитель. Хотя вовсе не ангел. Напрасно вы так и не прочли роман «Идиот».