– Все хорошо. Спи. И пусть тебе снятся только хорошие сны.

Она схватила его за руку:

– Поговори со мной. Пожалуйста.

На ночевках Дисмас устраивался спать рядом с Магдой. Безо всякого умысла, просто чтобы успокаивать ее среди ночи.

В безлунном небе мерцали бессчетные сонмы звезд. Магда, пригревшись под боком у Дисмаса, источала тонкий аромат, слаще благоухания святых мощей. Холодными ночами славно было ощущать тепло женского тела. Тонкий палец Магды нежно коснулся изуродованного уха Дисмаса.

– Расскажи о ней, – попросила она.

– О ком?

– О твоей жене.

– Она умерла.

– И всё?

– Я умер бы вместе с нею. И с детьми. Но я был в Иудее, искал копье Лонгина.

– Бедняжка.

Помолчав, Магда спросила:

– А кто такой Лонгин?

– Римский воин. Тот, кто вонзил копье под ребра распятому Христу.

– Ты нашел копье?

– Может быть.

– Как это?

– С реликвиями никогда не знаешь наверняка. Копье хранится в Виттенберге, в галерее Фридриха. Он очень обрадовался приобретению. А когда узнал про смерть моих родных, то купил для них индульгенции на очень долгий срок. Они умерли безгрешными. Их души наверняка уже покинули чистилище. Она была доброй женщиной… Все, спи. Завтра будет долгий день.

– А Шамберийская плащаница – истинный саван Иисуса?

Дисмас задумался:

– Нет, наверное. Да это и не важно. Кардинал наложил на меня епитимью, и вот я здесь. И ты тоже здесь. Потому что ты такая упрямица! – Он шутливо ткнул ее в кончик носа.

– А твоя жена была красивая?

– Да.

– Как ее звали?

– Хильдегарда. Спи.

– Расскажи мне что-нибудь о ней.

– Что тебе интересно?

– Почему ты ее любил?

– Она была моей женой.

– Дисмас, это не ответ.

– Она была красивая. Любила детей. И знала, как меня рассмешить. С ней я никогда не грустил. Она была хорошей стряпухой. Все время что-то напевала, когда… – Он осекся и замолчал.

– Они непременно в раю, – сказала Магда. – Вы обязательно встретитесь. Но пока тебе придется подождать.

После завтрака все облачились в монашеские рясы. Памятуя о постыдном отсутствии распятий в Шварцвальде, Дисмас прикупил в Базеле целую дюжину крестов.

– Эта сволочная ряса меня всего искусала. Царапучая, как кошка, – жаловался Ункс. – А это что за фигня? Власяница? Ну ни хрена себе! Кстати, а мы какие монахи?

– Бонифаты, – сказал Дисмас. – Ункс, прошу тебя, придержи язык в Шамбери. Монахи не сквернословят.

– Да ладно! У нас в Клетце был один монах. Как рот откроет, так из него водопадом такое…

– Ункс, я тебе верю, но мы должны вести себя как приличествует добрым монахам. Почему? Да потому. Как только узнают, что мы не монахи, нас убьют. Как тебе такая мотивация? Устраивает? Вот. Еще надо придумать, как нас зовут.

– А им не похер, как нас зовут? – спросил Кунрат.

Дисмас вздохнул:

– Хорошо, оставайся братом Кунратом. Пусть все знают, как тебя зовут на самом деле. А потом найдут и убьют.

– Ладно, придумай мне имя, – завопил Кунрат.

– Я буду брат Лукас, – сказал Дисмас, взяв имя Кранаха, чтобы поддразнить Дюрера. – Ты, Кунрат, будешь брат Вильфред, Нуткер – брат Кутберт, а Ункс…

– Кутберт? – переспросил Нуткер. – Не хочу быть Кутбертом.

– Почему?

– Это пидорское имя.

Дисмас снова вздохнул:

– Кутберт был святым, а не содомитом. Но это твое дело. Какое имя тебе нравится?

– Все равно какое, только не Кутберт.

– Ну, например, Теобальд… Устраивает?

Нуткер пожал плечами, и Дисмас продолжил:

– Ункс, ты будешь брат Зигмунд. Дюрер… ты будешь брат Нарс, в честь святого Нарцисса.

Дюрер злобно зыркнул на него.

– Вот только не надо дуться! Святой Нарцисс был иерусалимским епископом. Он жил во втором веке и однажды превратил воду в лампадное масло. Идеальное имя для художника.

– Впервые слышу про такого.

– От художника никто и не ожидает познаний в истории. Так, Магда, ты будешь сестра…

– Хильдегарда!

Дисмас уставился на нее.

– В честь святой Хильдегарды Бингенской, – пояснила Магда. – Ее еще называют рейнской Сивиллой. Очень праведная женщина. Она никогда не сквернословила.

Из распадка путники вышли на большую дорогу и влились в поток паломников.

Дисмас велел примечать все на пути. Вполне возможно, что придется срочно ретироваться из города, и тогда будет важна любая мелочь.

Сначала дорога шла полями, где трудились монахи из монастыря на холме. Дальше, по берегам реки Лейс, стали попадаться хижины и дома.

Через реку был переброшен мост с каменными опорами и водорезами. Его настил был сложен из толстого бруса.

– На итальянский манер, – заметил Дисмас. – Смотрите, в торце брусьев прорублены захваты. Настил можно быстро разобрать, чтобы остановить неприятеля.

– Как подъемный мост, который не подъемный, – заключил Дюрер.

– Для монахов, которые не монахи.

Они приблизились к воротам Затворников – главному въезду в город. Через ров под городской стеной был перекинут настоящий подъемный мост. У ворот образовался затор: стражники взимали с паломников плату за вход в город, что вызывало бесконечные заминки и препирательства. После недели странствий по высокогорным лесам Божа шум толпы какофонией отдавался в ушах. А уж какая вонь!

Улица у крепостного рва была заставлена палатками и шалашами паломников. На мелких рынках шла бойкая торговля. Здесь продавали и предлагали на обмен всякую всячину: птицу, рыбу, дичь, вино, церковную утварь, целительные бальзамы, эликсиры, тинктуры, настойки и прочие лекарства от всевозможных хворей.

Дисмас с презрением истинного знатока глядел на барыжников, бойко торговавших реликвиями весьма сомнительного происхождения. Он насчитал четыре терновых венца. Целиковых. Копии Шамберийской плащаницы встречались на каждом шагу, любых размеров – от столовой салфетки до пододеяльника. Одна такая копия, растянутая между двумя шестами, почти соответствовала размерам оригинала: четырнадцать футов на четыре. Грубо намалеванный образ Христа отличался чудовищной аляповатостью. Автор этой мазни, он же продавец, гордо стоял рядом, растолковывая зевакам жуткие подробности.