женщиной он бы непременно говорил о чувствах.

Интересно, Антон когда-нибудь был влюблен? Состоял ли в длительных отношениях? Грезил ли о девушке, которая была ему недоступна?

Кажется, эти вопросы навсегда останутся без ответа, потому что за несколько месяцев общения мы с Пепловым так и не сдвинулись с мертвой точки, в которой существует негласный запрет на обсуждение личных тем. Время идет, а мы не меняемся: все такие же страстные любовники и такие же чужие друг другу люди.

Первым делом после больничного я несусь на кафедру математического анализа, чтобы найти Москвина и договориться с ним о написании контрольной, которую я ввиду болезни пропустила. Без баллов за эту работу мне не получить допуска к экзамену.

Нелюбимый преподаватель, который мне уже в кошмарах снится, сидит за своим столом, который расположен в дальнем углу кафедры, и с видом натурального педанта возится с какими-то бумажками.

– Арсений Харитонович, здравствуйте! – собравшись с духом, говорю я. – Я насчет контрольной по неопределенным интегралам. Когда можно будет ее написать?

Мужчина вскидывает глаза, и его неприязненный взгляд, направленный поверх очков, останавливается на мне.

– Никогда. Эта контрольная работа состоялась на минувшей неделе. Я уже выставил вам за нее ноль баллов.

От возмущения я путаюсь в собственных мыслях, но, к счастью, недолго. Как-никак правда на моей стороне, и я не должна об этом забывать.

– Я была на больничном, поэтому не смогла написать ее вместе со всеми, – стараясь держаться уверенно, говорю я. – У меня и справка есть.

Запускаю руку в сумку, чтобы извлечь наружу доказательство легитимности своего пропуска, но Москвин жестом меня останавливает:

– Не утруждайтесь, я прекрасно знаю, как именно делаются эти справки. Вам бы лучше подумать над тем, чем заняться после отчисления. Вряд ли вы получите допуск к моему экзамену. А если и получите, то вряд ли сдадите.

В его голосе звучит такая неприкрытая издевка, что я застываю в полнейшей растерянности. Раньше он так нагло со мной никогда не разговаривал. Что же так повлияло на его манеры? То, что близится конец семестра? Или то, что прямо сейчас в его кабинете мы совершенно одни?

– Если я хорошо напишу эту контрольную, то доберу баллы для допуска к экзамену, – севшим голосом протестую я. – Вы не имеете права лишать меня этой возможности. Меня не было в институте из-за болезни, и справка это подтверждает.

– Вы можете сколько угодно кичиться своими правами, но с вашей успеваемостью учебную программу вам, увы, не потянуть, – упиваясь своей властью, улыбается он.

– У меня хорошая успеваемость! – взрываюсь я. – По всем предметам, кроме вашего!

– Математический анализ – сложная дисциплина, – жмет плечами он. – А сейчас извините, мне нужно готовиться к семинару.

Он переводит взгляд обратно на бумажки, лежащие перед ним, и, кажется, напрочь теряет ко мне интерес.

Что же Москвину от меня нужно? Ведь очевидно же, что его поведение выходит далеко за рамки обыкновенной преподавательской щепетильности. Не будь он таким старым, я бы решила, что он вынуждает меня к интиму. Но, учитывая его возраст, это предположение кажется несколько странным. Ему ведь, наверное, уже за шестьдесят… Вряд таких стариков интересует секс.

– Я буду жаловаться в деканат, – так и не поняв причин его предвзятого отношения, цежу я. – Не знаю, почему вы хотите меня уничтожить, но просто так я не сдамся!

– Отлично, – его сморщенные губы трогает улыбка. – Ваше слово против моего.

Сверкнув гневным взглядом, я разворачиваюсь на каблуках и шествую к двери, которой не забываю громко хлопнуть напоследок. Я изо всех сил пытаюсь скрыть, как глубоко меня задевает вся эта ситуация. И хоть я понимаю, что Арсений Харитонович в корне не прав, доказать это другим будет совсем нелегкой задачей. Он – кандидат физико-математических наук, профессор, заведующий кафедрой и просто влиятельный преподаватель, в то время как я – лишь студентка с претензиями. Кому из нас поверят?

Даже если в итоге мне удастся добиться правды, то путь этот будет непростым. Очень непростым.

Глава 35

На работу, само собой, прихожу без настроения. Даже дежурная улыбка, которой я по долгу службы одариваю незнакомых мне посетителей, сегодня получается особенно вымученной и неестественной. Крайне сложно притворяться довольной, когда твоя жизнь трещит по швам: любимый мужчина предлежит тебе лишь наполовину, а ненавистный преподаватель делает все, чтобы вытурить тебя из института.

Общаясь со мной в офисе, Пеплов, как всегда, держится максимально холодно и отстраненно. А сегодня даже по имени не обращается, ограничиваясь рубленными фразами типа «принеси» и «подай». Как с девочкой на побегушках, ей-богу!

Дров в костер моего дурного настроения подбрасывает еще и разговор с матерью, во время которого она сообщает, что Булатик как-то неудачно упал и сломал палец. Даже для абсолютно здорового ребенка это очень неприятная травма, а для ДЦПэшника и вовсе – катастрофа. Эта новость очень меня расстраивает, ведь душа за брата болит ничуть не меньше, чем за себя.

Такими темпами к концу рабочего дня я чувствую себя максимально выжатой и опустошенной. Раздражение достигает пика, а неуверенность в собственных силах кажется необычайно острой. Поэтому, когда сотрудница финансового отдела во время телефонного разговора в шутку называет меня кулёмой из-за незначительной ошибки в документах, неожиданно для самой себя я начинаю реветь. Не просто тихонько плакать, пуская по щекам слезы, а прямо горько убиваться, уронив лицо ладони.

На каждом всхлипе мои плечи дергано подпрыгивают, голова гудит, а нос до предела забит густой слизью. Видимо, весь накопившийся за последнее время негатив решил выплеснуться наружу в виде неконтролируемой истерики.

Резкий звук распахнутой дверь заставляет меня моментально выпрямиться и вскинуть заплаканные глаза. Пеплов, стремительно выходящий из кабинета, на меня не смотрит, и я внутренне сжимаюсь, надеясь, что моя слабость так и останется для него незамеченной.

Но мне не везет – миновав почти половину приемной, Антон кидает на меня короткий взгляд, который, споткнувшись о мое распухшее лицо, становится более долгим и внимательным.

– Что случилось? – притормаживая у моего стола, интересуется он.

– Ни-ничего, – все еще борясь с раздирающими грудь всхлипами, отзываюсь я.

Наклоняюсь к выдвижному ящику и принимаюсь отчаянно в нем копошиться. Во-первых, это возможность хотя бы частично скрыть от Пеплова свою зареванную физиономию, а, во-вторых, есть вероятность, что где-то там завалялись бумажные платочки.

– У меня времени в обрез, –