— Ваш напарник, как я слышал, выбыл из строя по совершенно идиотской причине: поднял что-то тяжелое, повредил позвоночник и теперь, парализованный, пребывает в медицинском центре «Джет Скис» во Флориде, — с деланной миной произнес Фрейл. — Пауэрс изъявил желание работать с вами, когда вы вернетесь. Теперь вы вернулись. Хочу спросить, стоит ли ожидать в будущем повторения того, что произошло?

Шон был готов к тому, что ему придется проглотить кусок дерьма и что Фрейл не упустит шанса поднести ему это дерьмо, поэтому, отвечая на его вопрос, он постарался вложить в тон ответа искреннее раскаяние.

— Нет, сэр. Это было какое-то мгновенное затмение в мозгу, лишившее меня возможности рассуждать здраво.

— Таких затмений было несколько, — напомнил Фрейл.

— Да, сэр.

— Ваша личная жизнь, инспектор, сплошная неразбериха, но это ваша проблема. Только старайтесь, чтобы это не отражалось на вашей работе.

Шон посмотрел на Фрейла и снова заметил в его глазах стальной блеск, блеск, который предупреждал о том, что нынешнее служебное положение Фрейла не оставляет Шону никакой возможности вступать с ним в спор.

Шон снова кивнул, проглотив и эту порцию дерьма.

Фрейл, глядя на Шона, растянул лицо в бесстрастной холодной улыбке, а потом стал наблюдать, как вертолет с репортерами, все это время висевший над экраном, стал описывать дугу, спустившись ниже разрешенной ему высоты. Выражение лица Фрейла изменилось и стало таким, как будто он еще до захода солнца намеревался вручить кому-то уведомление об увольнении без выходного пособия.

— Вы знаете их семью, верно? — спросил Фрейл, не спуская глаз с вертолета. — Вы же выросли здесь.

— Я вырос в Округе.

— Я и говорю, что здесь.

— Здесь «Квартиры». Округ немного отличается, сэр.

Фрейл, поморщившись, махнул рукой.

— Вы выросли здесь. Вы одним из первых оказались на месте преступления, и вы знаете этих людей. — Он развел руками. — Я не прав?

— Простите, в чем?

— В том, что вы сможете взять это на себя. — Он посмотрел на Шона с улыбкой, какой футбольный тренер подбадривает своих подопечных. — Вы же один из моих самых заметных работников, верно? Искупивший свои грехи, так что пошевеливайтесь. Вы готовы?

— Да, сэр, — ответил Шон. — Будьте спокойны, сэр. Все, что надо, будет сделано, сэр.

Они разом обернулись и посмотрели на фургон — что-то тяжело шлепнулось об пол внутри, так что рессоры сперва просели, а потом снова поднялись над колесами.

— Вы не обращали внимания, они всегда так бросают их? — спросил Фрейл.

Всегда… они всегда делали это таким образом. Кейти Маркус сейчас в черном пластиковом, застегнутом на молнию мешке. Брошена с размаху в фургон; ее волосы разметались по пластику; тело обмякло.

— Инспектор, — как бы между прочим произнес Фрейл, — а вы знаете, что мне нравится еще меньше, чем расследование убийства десятилетнего чернокожего мальчишки в результате идиотской бандитской разборки?

Шон знал ответ, но не сказал ничего.

— Когда девятнадцатилетних белых девушек убивают в парках на моей территории. Тут уж люди не скажут дежурной фразы: «Это результаты дурацкой экономической политики». Они даже не догадываются об истинном смысле этой трагедии. Им на все наплевать, они хотят только одного — увидеть, как не позже шести часов вечера кого-то поведут в наручниках. — Фрейл подтолкнул Шона локтем в бок. — Согласны?

— Полностью.

— Вот чего они хотят, а поскольку они это мы, то и мы тоже этого хотим. — Фрейл ухватил Шона за плечо и, повернув его к себе, посмотрел ему прямо в глаза.

— Да, сэр, — сказал Шон.

Глаза Фрейла светились таким странным блеском, как будто он и сам истово верил в то, что говорил, так истово, как некоторые люди верят в Бога, или в НАЗДАК[10], или в то, что Интернет это некое подобие всемирной заоблачной деревни. Фрейл постоянно был как бы «заново родившимся», хотя точно сформулировать смысл слова «заново» Шон, пожалуй бы, и не смог. Фрейл зациклился в своей работе на том, на что Шон едва ли обращал внимание, на том, что давало утешение, а попросту говоря, смягчало боль, хотя и не надолго — он всегда как бы пребывал в состоянии какой-то неколебимой убежденности. Временами, если уж говорить откровенно, Шон считал своего босса идиотом, изо рта которого, как из рога изобилия, извергались пошлые суждения о жизни, о смерти и о том, как расставить все по местам, как излечивать раковые опухоли и как заставить человечество жить, подчиняясь велению одного общего сердца — все было бы прекрасно, если бы его идеи дошли до каждого.

Иногда, однако, Фрейл напоминал Шону отца, сооружавшего в подвале птичьи домики (правда, ни в один из них птички так и не залетали), и в эти моменты Шону нравились его идеи о реформировании бытия.

Стаж службы Мартина Фрейла в должности лейтенанта убойного отдела Шестого полицейского участка превышал сроки пребывания у власти двух последних президентов, и, насколько это было известно Шону, никто из коллег никогда не осмеливался называть его «Марти», или «приятель», или «старина». При встрече с ним на улице, его можно было бы принять за какого-нибудь бухгалтера или за какого-нибудь сотрудника страховой компании, который спешит на переговоры по размерам выплаты страховки, короче говоря — за какую-нибудь канцелярскую крысу. Говорил он мягким голосом, который соответствовал мягкому располагающему выражению лица; от прически осталось только подковообразная рыжевато-каштановая и весьма жиденькая волосяная поросль. Он был человеком маленького роста, какие почему-то довольно часто встречаются среди служащих полиции штата; этих людей затруднительно выделить в толпе, поскольку, в придачу к малому росту, в них нет ничего бросающегося в глаза. Он любил жену и двоих детей; он — активный прихожанин своей церкви, он придерживается консервативных взглядов в финансовых и общественных отношениях.

Но эта мягкость голоса и черт лица никоим образом не соотносилась с присущим ему складом мышления и умонастроения, заключавшихся в жестко бескомпромиссном сочетании прагматизма и морализма. Ему было плевать, что на самом-то деле вы не совершили никакого преступления; Мартин Фрейл мог усмотреть в любом варианте вашего поведения величайшее преступление, ибо он имел особое, собственное понимание законов.

— Я хочу, чтобы вы всегда были наготове, как гончая в стойке, — говорил он Шону в первый день его работы в убойном отделе. — Я не хочу, чтобы вы открыто демонстрировали свою озлобленность и негодование при расследованиях. Ведь это все эмоции, а эмоции никогда нельзя проявлять публично. Я хочу, чтобы вы все время выглядели несколько озабоченным тем, что место, на которое вы попали, не теплое, а многие ваши соученики по колледжу разъезжают на «ауди» и «мерсах». Я хочу, чтобы вы были озабочены тем, что преступники тупы настолько, что позволяют себе плевать своими погаными харями на наше законодательство. Достаточно озабочены тем, Девайн, чтобы влезать в детали расследования очень глубоко и не давать этим типам из ассоциации «Американцы за демократические действия» вытаскивать преступников из суда по причине небрежно составленных протоколов и размытости доказательной базы. Достаточно озабочены тем, чтобы доводить каждое расследование до логического конца и загонять этих грязных ублюдков в вонючие камеры, где они просидели бы до конца своей гнусной отвратительной жизни.