Дождь и волны жестоко терзали стены старого замка.

Поднимаясь на последний этаж, Эрнандес и Ривен расслышали сквозь шум воды новый звук.

Приглушенный шорох. Гортанное пение. Зловещий хор.

Маленькую гостиницу на улице Альвареса Кинтеро, в двух шагах от резиденции архиепископа, назвали «Каса-де-лос-Меркадерес» в память о фламандских купцах, живших в квартале в незапамятные времена.

Пока чернокожий гигант-священник объяснялся с портье, епископ Сесар Магальянес любовался внутренним двориком, усеянным жемчужными каплями дождя.

В этой гостинице брат Зенон Ункара год за годом ждал, когда доверенное ему сокровище вернут в Ватикан. И в какой-то момент превратился из безобидного карикатурного персонажа в ключевую фигуру опасной игры, ставкой в которой был весь мир.

Через несколько минут появился одетый в черное генеральный менеджер, обладавший богатым опытом общения с духовными особами.

– Ваше преосвященство, ваш визит для нашего отеля большая честь. Вчера нам позвонили из канцелярии и предупредили. Весь наш персонал полностью в вашем распоряжении. Позвольте выразить глубочайшие соболезнования в связи с гибелью брата Зенона, который всегда был для нас дорогим гостем…

Магальянес не стал утруждать себя ответом. Холодно кивнув, он повернулся к собеседнику спиной и начал подниматься по лестнице.

Менеджер с подобострастным видом засеменил следом и нагнал епископа, чтобы самолично проводить его к последней двери на втором этаже.

Открыв номер мастер-ключом, он с поклоном пригласил епископа войти, но тот остановился на пороге.

– В комнате что-нибудь переставляли?

– Ничего. Мы все сделали, как нам велели.

– Ступайте. Если вы понадобитесь, вас позовут.

Сесар Магальянес вошел в номер, оставив темнокожего священника на страже в коридоре.

Брат Зенон жил в стандартном номере с репродукциями голландских мастеров на стенах, комодом, который одновременно служил секретером, встроенным платяным шкафом, кроватью, ночным столиком и ванной.

Как ни удивительно, в номере библиотекаря не было ни одной книги.

То была печальная комната, впитавшая тоску и терзания своего обитателя.

Заглянув в шкаф, епископ обнаружил запасную сутану и целую коллекцию одинаковых картонных коробок.

Магальянес взял одну из них.

Она оказалась тяжелее, чем можно было подумать.

Он потянулся за следующей. И еще за одной.

Везде было одно и то же.

Коробки лежали и в комоде, и в прикроватной тумбочке, под кроватью… Зайдя в ванную и отдернув клеенчатую занавеску, епископ с изумлением обнаружил, что ванна сверху донизу набита точно такими же коробками.

Пока за окном вступала в права дождливая ночь, Магальянес перетащил коробки на середину комнаты и при неярком свете лампы на столике у кровати принялся методично разбирать их содержимое. Закончив, он долго стоял посреди огромной кучи коробок. Сутана и черный плащ делали его выше и стройнее; надменный красавец, излучавший ум и властность; растерянный, напуганный, потрясенный; успевший пожалеть о попытке проникнуть в сознание старого монаха с перевернутой пентаграммой на запястье, который перерезал себе горло у него на глазах.

Коробки были забиты обрезками бумаги. Очень старинной. И очень дорогой. Обрезками самого разного вида: квадратиками, кружочками, стружкой… десятками килограммов.

Обрезков.

По своей планировке последний этаж санатория отличался от других. Вероятно, его не стали перестраивать, оставив все, как было в старом отеле: лестница вела в атриум со стеклянными стенами, сквозь которые можно было разглядеть разные по размеру салоны. Все они были пусты. И заперты.

За исключением одного.

В дальнем конце коридора, в самой глубине атриума, красовались солидные дубовые двери, заметно превосходившие остальные высотой.

Гладкую деревянную поверхность покрывали нарисованные охрой знаки, о значении которых Эрнандес и Ривен могли только догадываться. Оттуда и доносились леденящие душу голоса.

Двери легко поддались.

За ними скрывался огромный зал, заставленный больничными койками.

Койками без одеял и простыней. Больные, брошенные умирать среди собственных экскрементов, крови и гноя, лежали прямо на желтых матрасах.

Жуткие опухоли. Синюшные лица. Культи вместо рук и ног. У иных кожа сделалась такой желтой, что они почти сливались с матрасами. Тела других, страдающих от внутренних кровотечений, превратились В сплошные синяки. У третьих зияли пустулы, у четвертых исходили гноем нарывы. Мешки для выведения мочи никто не менял, в назальные трубки давно не поступал питательный раствор, кислородные маски больше не помогали дышать.

Страдальцев бросили на произвол боли.

Но они продолжали цепляться за жизнь.

Их стоны сливались в единый хриплый вой.

Эрнандес и Ривен застыли на пороге, не в силах произнести ни слова.

Стены и пол палаты были полностью покрыты причудливыми символами.

Нарисованными той же рукой, той же краской цвета спелого граната.

Выведенные опытным каллиграфом странные значки, не похожие на буквы ни одного из известных алфавитов, разбегались по стенам во все стороны, без какой бы то ни было логики.

Невиданные письмена служили обрамлением для десяти фигур, прорисованных с тошнотворным реализмом.

Игуана с лицом младенца.

Женщина с головой мухи.

Человеческое лицо, нарисованное на спине таракана.

Ящерица с человеческими конечностями.

Женское лицо в заду кота.

Согбенная старуха с головой вола.

Корова с головками близнецов вместо вымени.

Тритон с детским торсом.

Зародыш, проглоченный анакондой.

Крысиный хвост, торчащий из девичьего лона.

На то, чтобы покрыть потолок и стены этими кошмарными росписями, ушел бы не один месяц.

– Какого дьявола здесь творится, Ривен? То ли мир летит ко всем чертям… То ли это я схожу с ума.

– Не знаю… Но вряд ли чемодан спрятан здесь.

Оба говорили вполголоса, подавленные зрелищем, монотонным спором дождя и моря и разлитой в воздухе жаждой смерти.

Снимая свой черный плащ, Алеха между прочим, будто речь шла о сущих пустяках, сообщила Альваро, что это она отправляла его преследователям анонимные письма с указаниями, где искать Рукопись Бога.