Сгущались сумерки, и мертвенный свет сменялся мертвой мглой, в стене дождя появились прорехи, улицы совсем опустели, и журчание воды в трубах напоминало едва слышные вздохи таинственных существ, следящих за людьми из темноты.

Сумерки были пурпурно-серыми.

Мир будто замер в ожидании.

Но через мгновение дождь вернулся к прежнему ритму.

Одинокие прохожие, тихие и пугливые, точно призраки, метнулись под крыши.

Небесные потоки не иссякали.

Капитан Арресьядо с трудом отыскал свободное место на ведомственной стоянке у полицейского управления района Макарена и тут же нарвался на угрюмого старого полицейского, еле влезавшего в форму, который грубо велел ему убираться со служебной парковки.

Педро Арресьядо медленно вылез из машины и приказал, даже не думая представиться:

– Позови младшего инспектора Домингеса.

– Вы из управления? – спросил полицейский, вмиг вспомнив о хороших манерах.

– У нас в отделе легавый с такой толстой задницей не поместился бы. У вас, видать, побольше места.

Полицейский вспыхнул, но почел за благо промолчать и жестом пригласил комиссара следовать за ним.

Управление располагалось в ветхом старинном здании с облупившимся фасадом.

Полицейский поколебался, не оставить ли гостя в приемной, где дожидались вызова двое мужчин средних лет, но потом решился провести его прямо в кабинет. Объявление на двери призывало граждан отправлять жалобы по электронной почте. Полицейский открыл дверь не постучавшись и замер на пороге, чтобы увидеть, как шеф примет непрошеного посетителя.

– Привет, Педро. Я тебя ждал.

– Вели толстяку убраться. Консьержи с пушками нам тут ни к чему.

Полицейский исчез, не дожидаясь приказа.

Сидевший за компьютером младший инспектор Домингес, молодой человек лет тридцати с небольшим, С валенсийским акцентом, гладкой речью и приветливым взглядом, одетый в бордовый свитер с треугольным вырезом поверх клетчатой рубашки, походил на кого угодно, только не на легавого.

Он явно нервничал. И был не рад гостю.

– Спасибо, что дождался меня после дежурства. Я хотел узнать из первых рук о том, что приключилось утром, – произнес Педро, усаживаясь на стул.

– Не стоит благодарности… Я битый час сижу за клавиатурой, а как начать отчет, до сих пор не придумал. Похоже, я и вправду не очень гожусь для таких вещей.

– В деле об убийстве винодела ты показал себя классным полицейским… А для меня это важно, – комиссар Арресьядо умел говорить комплименты так, словно это были оскорбления. – Но в последнее время академия выпускает сплошных геев. Все новые и новые партии геев… Комиссариаты полны голубыми вроде тебя. А в главном управлении такая голубизна, что глазам больно. Знаешь, раньше я любил свою работу… – слова полицейского плохо сочетались с мягким, доверительным тоном. – Но мои начальники-геи намекают, что, если я хочу остаться на своем посту, мне и самому неплохо бы стать геем. А я для таких вещей слишком стар. У меня не получится. Даже если бы я захотел.

Младший инспектор Домингес понимающе улыбнулся.

А Педро Арресьядо сделался серьезным.

– Ладно, Домингес, расскажи-ка мне в двух словах о том, что случилось.

И младший инспектор приступил к повествованию.

Не прерывая рассказа, он застучал по клавишам, превращая собственные слова в отчет.

– Время: двенадцать часов. Место: церковь Богоматери в Цветах. – Домингес ненадолго перестал печатать. – Сначала при церкви был дом престарелых, потом его переделали в приют для матерей-одиночек с маленькими детьми; там живут наркоманки и проститутки, эмигрантки из бывшего Советского Союза, мусульманки, сбежавшие от родителей… Им дают кров, а из деток делают добрых католиков. На рождественскую неделю были назначены крестины девятнадцати детишек от трех месяцев до четырех лет. Все было готово, в столовой накрыли праздничный завтрак. Как показывают свидетели, утро прошло без происшествий. На церемонию пришли гости из местной католической общины, и все пребывали в прекрасном расположении духа. После утренней службы тамошний настоятель – откуда-то из Латинской Америки – начал коллективный обряд. – Младший инспектор помолчал, собираясь с мыслями. – Таинство проходило как положено, все благоговейно внимали священнику. И тут одна из матерей, молоденькая белоруска, заметила, что с ее малышом что-то не так, и стала кричать на своем языке… Только представь: церковь в праздничном убранстве, толпа прихожан, и тут девятнадцать женщин, многие из которых не творят по-испански, видят, что их детки мертвы. – Домингес снова прервался, на этот раз для того, чтобы его слушатель мог во всех подробностях вообразить чудовищную сцену. – Все девятнадцать. Нас, разумеется, тут же вызвали… Картина была впечатляющая. Монашки в панике мечутся по церкви… Одни матери рыдают и воют, другие тупо молчат. Но хуже всех, осмелюсь сказать, пришлось отцу настоятелю… Он бился головой о распятие и бормотал что-то на португальском. Врачи с экспертами только руками разводят. Никто не берется даже предположить, отчего умерли дети. Мы, конечно, вызвали санитарную службу, но вряд ли это вирус, ведь остальные детишки из приюта совершенно здоровы. Все, что они ели и пили, и даже святую воду отправили в лабораторию. Я как раз туда звонил. Ничего не обнаружено… Прокуратура взяла дело под свой контроль, пои там не знают, с чего начать. Вот и все, что я могу сказать. Мои личные переживания едва ли тебе интересны.

– Вот здесь ты прав, – задумчиво ответил Арресьядо. – На хрена мне сдались твои личные переживания.

– Вам нравится Торребьентос?

Однорукий парень сбежал, как только увидел Эрнандес и Ривена. Элисея спокойно одернула юбку, прикончила бутылку и достала из-под грязного матраса, на котором теперь сидели все трое, парафиновую свечу.

– Торребьентос? А я-то думал, мы в Диснейленде, – хмыкнул Ривен.

– Прекрати, – попросила Эрнандес.

– Когда мы виделись в последний раз, ты была славной застенчивой малышкой. Ты очень изменилась, милая.

– Ты тоже. – У Эрнандес не укладывалось в голове, что ясноглазая женщина из воспоминаний о детстве и худая, как скелет, шлюха, готовая на все ради очередной бутылки, одно лицо. Такие вещи трудно понять. И еще труднее простить.

– У вас есть что-нибудь выпить?

– Нет. Ты давно ушла из санатория?

– Тебе посчитать в годах, бутылках или умерших от рака?

– Зачем ты бросила работу?… И почему не уехала из этой дыры ко всем чертям?

Ривен не переставал удивляться способности своей напарницы задавать прямые вопросы, не обижая собеседников. Похоже, люди и вправду были ей интересны. И они это чувствовали.

– У вас есть деньги? Я знаю одно местечко, где можно достать выпивку.