— Мою дочь тоже усыновили американцы.

Я еще была с открытым ртом после заданного вопроса и сейчас выдохнула только через пару секунд, за которые Вера успела добавить со вздохом:

— Я надеюсь, что она попала в хорошую семью.

— Я уверена. Там очень сильны, даже чрезмерно, органы опеки. Родителям круги ада надо пройти, прежде чем получишь разрешение на усыновление. И у меня подруга брала на пару лет американского ребенка под опеку. У них же как таковой системы детских домов нет, только для особо трудных детей. А так почти все дети живут по семьям, и у фостер-родителей обязанности большие и отчетность перед государством огромная. Пусть ты и не усыновляешь, но это все равно ребенок в твоей семье, зарплату просто так не платят… Так что я уверена, что с вашей дочкой все хорошо. Если это вас мучает, то успокойтесь…

— Меня мучает, что я своему старшему не могу дать социализацию здесь. Мне пришлось и от него отказаться. Он живет в Израиле в специальной комьюнити для таких же детей, ну, уже подростков. С ними специалисты работают, и у них есть какая-то жизнь, а я тут только деньги зарабатываю, чтобы оплатить ему более-менее нормальную жизнь там. И понимаю, что он там навсегда, а я здесь… Одна. Когда я отказывалась от дочери, то думала, что смогу помочь сыну, а в итоге ни того, ни другого. Я жалею, да… Я бы справилась, но мне было двадцать лет. Первого я в семнадцать родила, папа нас бросил. От второго я скрыла беременность. Не спрашивайте, как… Как-то мне это удалось… Он верил, что я просто поправилась, затем в армию на последних месяцах ушел. Я жутко боялась, что он меня бросит, если узнает про беременность, а делать аборт я боялась еще больше. В итоге он меня бросил по другому поводу… Когда с сыном стало ясно, что стабилизации не будет.

— А усыновить сейчас?

Вера не повернула головы, чему я собственно была рада: движение плотное, она на нервах. К чему была сейчас вот эта ее откровенность?

— Финансы не позволяют. И время. Да и вообще… Не смогу.

— Я тоже не смогу. Поэтому не буду заходить с вами. Это как собачий приют — готов забрать всю свору себе, но как потом с ней быть…

— Да вы и не можете, вы американка…

— Да, конечно… Но не только в России есть дети, которым нужна семья.

— Так чего не зайдете? — теперь Вера метнула в мою сторону взгляд. Не злой, какой-то больше пустой. — У вас есть оправдание перед собой: вам все равно этих детей не отдадут.

— Я не мазохистка. И мне не нужно от них спасибо за то, что купить мне ничего не стоило.

— А оплатить лечение Маши, это младшая, сможете? Если врачи все же скажут, что есть шанс?

— Зависит от сумму, — проглотила я горькую слюну.

— Сумма будет большая.

— Узнавайте. Я думаю, у меня есть человек, который мог бы вам помочь.

— Значит, в кусты? Все так отвечают — мол, спросят у знакомых.

— В кусты так в кусты. Но я спрошу у знакомого. Вы узнавайте, что нужно, потом дайте мне знать…

Кто знает, может кому-то действительно нужна индульгенция.

А мне нужна фотография на паспорт — сделанная в любом фотоателье. Я попросила Веру высадить меня по найденному в поисковике адресу, условившись встретиться на выходе из детского дома примерно через час. Час свободы: ни о чем не думать, ничего не делать — просто тупо потягивать через соломинку ирландский кофе. Отдает химией, так что же… Все сегодня выглядит до боли искусственным, особенно шекспировские страсти, притянутые за уши — мои, с которых впору лапшу снимать и раздавать бедным за вредность. Странное поведение у этой Верочки — если фонду позарез нужны деньги, то заниматься покусыванием потенциального спонсора, мягко говоря, неуместно. А если для поддержания ее хрупкого душевного равновесие необходимо ежедневное мокание в дерьмо окружающих, то лучше бы она нашла другой объект для битья. С меня еще Андрюшины синяки не сошли. Уж лучше быть одной, чем замужем за подобным субъектом. И не позвонил ведь узнать, жива я там или нет.

Судя по фотке, увы, мертва — взгляд стеклянный, волосы, точно парик. Для паспорта, в котором стоит штамп о браке с Андрюшей, сойдет, конечно. Даже самое то — говорящая фотография: та Марина давно умерла, утонула в океане слез и сожалений, хотя… Не могу вспомнить, чтобы сильно убивалась — для размазывания соплей не было ни сил, ни времени. До встречи с Романной я верила, что муженек одумается и вернется, а потом получила бы крепких пиздюлей за нюни. Сейчас мне тоже хотелось услышать от Романны крепкое словцо относительно моего миндальничества с непонятной теткой.

— Спасибо, — это я не сказала, это я написала в ответ на Верино сообщение с прикрепленными фотками детей: брат с сестрой изумительно похожи, хоть и рождены от разных отцов.

Наверное, история проста, как жизнь большинства землян. Была семья как семья с одним ребенком, потом папка свалил. Тут могут быть разные причины, и мать от безысходности запила и загуляла. Возможно, в разной последовательности, но итог один: две беременности подряд, брошенные дети и… Да, брошенные дети. Особенно старший. Ну кому он нужен в двенадцать-то лет! И что он в жизни увидит? Казенные стены, потом в армию и… В армии, наверное, и останется, потому что на гражданке никто такого не ждет. У трехлетки еще есть шанс обрести семью, хотя тут потенциальные усыновители долго будут думать, потому что мать явно в беременность пила, хотя… Вторая беременность еще могла быть счастливой — не факт же, что папашка девочки сразу свалил в туман.

Ну что я гадаю, какое мое дело… Зачем пялюсь на фотографию? На ней детские лица совсем не детские, а такие же мертвые, что и у меня на паспорт. Это же тоже просто отчетная фотография. Мне, возможно, придется переслать ее Элис, чтобы та подшила ее в дело фонда. А так бы… Отправила фотку в корзину без всяких сожалений. И ушла бы — ушла от Веры, если бы не договорилась с ней о продолжении беседы про финансовую помощь. Может, дать ей номер Андрюши, и пусть общается с ним напрямую?

Мое дело сторона, это точно. Я взяла билеты в Вену через шесть дней из-за оперы, которую хотела посетить, чтобы насладиться грузинской дивой. Сунил ответил, что прилетит на день раньше и