– О чем был ваш доклад?

– Общество работает исключительно с документами и реальными задокументированными фактами. Мы не рассматриваем ни слухи, ни сказки, ни легенды, каких немало бродит в городе. Я имею разрешение работать в фонде, которым заведует Суржанская Анна Васильевна, ей девяносто два, и в силу возраста она уже… Короче, все там перепутано. Я копалась в бумагах и наткнулась на очень необычный документ – добрачное врачебное освидетельствование. Это вообще случай небывалый для конца семидесятых годов девятнадцатого века. Настолько поразительная вещь, что я решила сделать доклад на эту тему, внесла в расписание собраний – это все появилось на сайте музея. Оттуда все и узнали – из интернета. И я уверена, что судья Репликантов и Казанский пришли именно поэтому. Они хотели знать.

– Что?

– Детали добрачного освидетельствования. Его проводили весьма уважаемые врачи. Как я понимаю, терапевты и гинекологи, хотя тогда эти термины не употреблялись. Провели его Глафире Никитиной – дочери купцов Никитиных, которая впоследствии вышла за Мамонта Шубникова.

Катя напряженно вслушивалась. О чем это Молотова?

– Но тогда, в семьдесят восьмом году, Глафира собиралась замуж за наследника рода купцов Хлудовых – тоже очень известный в текстильной промышленности род был в России. Добрачное врачебное освидетельствование на гербовой бумаге с печатями клиник констатировало факт, что она страдает врожденной аплазией плевы.

– Как? Что вы сказали? – воскликнул Гущин.

– Аплазия – врожденное отсутствие девственности. Это бывает, но крайне редко. Видно, родственники Глафиры хотели подстраховаться этим освидетельствованием, чтобы не вспыхнул скандал, что невеста… Ну, вы сами понимаете, тогда очень большое внимание уделяли этим вопросам. Честь семьи, позор… Несмотря на гербовую бумагу и печати, заключение врачей, купец Хлудов на Глафире не женился. Она уехала в Париж. Жила там. А по возвращении вышла замуж за Мамонта Шубникова. И понимаете, когда я читала свой доклад, у него было такое странное лицо…

– У Мамонта? – тихонько спросила Анфиса. – Призрак пришел вас послушать?

– У Андрея Казанского. Он… я даже не могу вам описать, как он смотрел, как слушал. Это, конечно, тема жареная, и документ очень любопытный, но честно – я не ожидала такой реакции. Я даже еще не закончила читать, а он вдруг вскочил. И сделал публично то свое заявление, за которое Репликантов немедленно обрушился на него как на лгуна.

– Мы в курсе, в чем суть этого заявления. Что Казанский – потомок рода Шубниковых и… как его там еще… а, Бахметьева – сына градоначальника, столько сделавшего для Горьевска, вплоть до канализации и водопровода, – сказал Гущин.

– Игорь Бахметьев – интересная личность. Казанский объявил себя их потомком. Сказал, что у Шубниковых был внебрачный ребенок, что линия родства продолжилась. И он потомок. И у него есть какое-то тому доказательство. И тут судья вдруг начал кричать и разоряться, что этого быть не может, что он лжет и приписывает себе липовое родство. Мы все там опешили. Никто такого просто не ожидал. Я даже растерялась. Я была уверена, что этот мой доклад об аплазии Глафиры Никитиной как-то спровоцировал, вынудил Казанского сказать все это. Вроде он и не собирался, не делал заявлений, а тут словно его прорвало вдруг. И судью прорвало. И они начали друг друга оскорблять. И все это так странно было слушать. Тем более от Казанского. Я его давно знаю. Он человек сдержанный, хладнокровный. Он фактически глава города сейчас. Не скрою, раньше я к нему лучше относилась. Теперь он в моих глазах много потерял, но все равно…

– Почему потерял? – спросил Гущин.

– Он поступил подло и незаконно с человеком, которого я уважаю.

– С кем?

– С Вакулиным Александром… Сашей… Фактически разорил его. Отнял контракт, в который тот вложил почти все, что имел. И сделал это в обход закона, используя свои связи, свою административную власть. Вакулин арендовал у города здания фабрики и башни, отреставрировал там все, подготовил к открытию в качестве офисно-торгового центра. И бумаги, разрешения у него имелись. А Казанский все это зарубил на корню. Придрался ко всему, к чему можно было, обвинил в нарушении контракта, в нарушении работ с историческими памятниками, в незаконной перепланировке и бог знает еще в чем. Короче, наложил запрет на все начинания Вакулина. И это на глазах всего города. Такое почти византийское коварство и самоуправство. И я изменила свое прежде хорошее отношение к Казанскому. Так люди не поступают, какими бы причинами они ни прикрывались.

– А в этой сваре Казанского с судьей, – гнул свою линию Гущин, – кто прав, по-вашему? Они же вымерли все, как мамонты, эти Шубниковы. И Мамонт. Мы вон в музее историю слышали, как он отравил всех – и брата своего за деньги, и жена яд выпила по ошибке. И свадьбы никакой не было у Игоря Бахметьева с наследницей Прасковьей Шубниковой. Ее же вроде убили перед свадьбой. Причем родная сестра убила – Аглая. Откуда тогда взялся какой-то ребенок – продолжатель рода?

– Ну, их же было две сестры.

– То есть вы хотите сказать… то есть Казанский имел в виду…

– Внебрачного ребенка Игоря Бахметьева и Аглаи Шубниковой.

– Аглаи? – непроизвольно вырвалось у Кати. – Он хочет, чтобы его считали потомком этой сумасшедшей убийцы? Этой кошмарной твари с окровавленной пастью?!

Молотова резко обернулась к ней. Глаза ее блеснули. Или это на миг показалось Кате в сгущающейся темноте тупика Труда. Мигнул огонь и погас…

– Как вы живописно… Как вы охарактеризовали ее… А откуда вы… У вас что, есть какая-то информация об этом?

Она как судья. Тот тоже про информацию спрашивал. Их всех интересует, что нам известно. А у нас лишь фото. То, что дал нам покойный фотограф Нилов…

Как и на ферме, полковник Гущин сжал Катин локоть – молчи, ни слова больше.

– Мы просто разбираемся, – спокойно ответил он Молотовой. – Большое спасибо, что прояснили нам некоторые вопросы. Поздно уже, не буду вас больше задерживать, Мария Вадимовна.

В патрульной машине они молчали.

– Аплазия. Отсутствие девства, – хмыкнул капитан Первоцветов. – Такие совпадения через сто лет. Впрочем, такая аномалия, наверное, раз в сто лет и встречается.

Гущин молчал. А затем попросил Первоцветова отвезти их в пиццерию – они опять ведь круглый день маковой росинки…

Ужинать с ними в пиццерии капитан Первоцветов не остался. Его ждали еще дела в отделе.

Но он приехал в половине девятого в отель, куда они нога за ногу добрели из пиццерии. Гущин сразу ушел к себе в номер спать. Кате хотелось поболтать с Анфисой, обсудить все, что они узнали. Но капитан Первоцветов полностью завладел Анфисиным вниманием.

Они снова устроились в маленьком лобби, где варили кофе для постояльцев. В этот раз Первоцветов заказал кофе сам. Катя поплелась в номер.

Она уже клевала носом при свете лампы, Анфисы же все не было и не было. Наконец она тихо как мышка проскользнула в дверь, начала раздеваться.