Вокруг рассыпались искры, одна обожгла мне щеку. Я понимал, что рискую жизнью ради Луизы. Что мною двигало? Храбрость? Отчаяние? Страх, жуткий страх потерять Луизу.

Поднявшись по ступенькам к входу в дом, я подтянул мокрую парусину и, набрав в легкие побольше воздуха, ринулся в огонь. Едва я миновал вход, как позади меня с грохотом рухнула горящая балка. От страшной жары я едва дышал, едкий дым разъедал глаза. Я стал звать Луизу, но, зайдясь кашлем, умолк.

С трудом ориентируясь в огне и дыму, я продолжал звать Луизу, и, уже почти расставшись с надеждой обнаружить девушку, я вдруг расслышал крик. По крайней мере так почудилось. Голос показался мне женским, я не знал, кто кричит: то ли это был ответ на мой призыв, то ли просто предсмертный вопль.

Протерев слезящиеся глаза парусиной, я огляделся. Среди языков пламени я разобрал два метавшихся в огне силуэта. Их движения до ужаса напоминали гротескный танец. Я узнал Луизу, отчаянно пытавшуюся выбраться из преграждавшего ей путь огня, но кто-то с перекошенным от ужаса или злобы лицом не давал ей убежать, напротив, пытался толкнуть назад в бушевавшее рядом пламя. Это был не кто иной, как отец Луизы, — картина делала свое страшное дело!

В два шага одолев расстояние до них, я вырвал Луизу из смертельных объятий отца. На секунду передо мной возникло перекошенное безумной злобой, закопченное лицо, ко мне протянулись руки. В тлевшей, дымящейся одежде этот человек походил на демона. В следующее мгновение вверху затрещало, и едва мы с Луизой успели отскочить, как вниз рухнули горящие стропила потолка, погребая под собой утратившего разум хозяина дома.

Стянув с себя защитное покрывало, я накинул его на девушку, не давая загореться платью, и стал хлопать по высыхавшей парусине.

Вдруг до меня донесся угрожающий треск, я понял, что некогда импозантный купеческий дом вот-вот рухнет. Времени мешкать не было.

Подхватив Луизу на руки, я, кашляя, устремился к выходу, едва различимому в клубах дыма. Пришлось зажмуриться, чтобы не дать вездесущим языкам пламени ослепить меня. И я брел к выходу, пока не ощутил на лице живительные струи — пожарные окатили меня водой из брандспойта. Обессиленный, я осторожно уложил обернутую парусиной девушку на землю и тут же уселся сам подле нее. Подошел брандмейстер.

— Что это вы тут таскаете из огня? — строго спросил он у меня, ткнув багром в мокрый сверток. — Забыли, что бывает за мародерство?

— Это… это Луиза ван Рибек, — ответил я, тяжело дыша. — Вы уж… помогите ей… прошу вас…

— Дочь купца?

Брандмейстер, проворно присев на корточки, стал разматывать парусину.

— Неужели это она? — не хотел верить пожарный.

Огонь не пощадил девушку. Роскошные рыжие волосы обгорели, тело было в ожогах. Луиза неподвижно лежала, закрыв глаза.

— Что с ней? Она без сознания?

Мельком осмотрев ее, брандмейстер озадаченно почесал подбородок.

— Нет, все куда хуже — она мертва. Увы.

Я тупо уставился на мокрую, закопченную парусину, на неподвижное тело. Я отказывался верить, что Луиза, красавица Луиза ван Рибек, мертва. Слезы побежали по щекам. Я понимал, что не едкий дым догоравшего дома был их причиной.

Темно-красные искры, подхваченные крепким ветром с моря, напомнили мне светлячков. Но это не была безмятежная игра света, на моих глазах разыгрывалась трагедия, несущая смерть.

Ценой огромных усилий пожарные не позволяли огню перекинуться на соседние дома, люди сновали между домами и каналом, замачивая огромные куски холстин в воде канала Принсенграхт. Бушующее пламя пытались задушить десятками ведер вылитой в него воды. Уже трудно было поверить, что груда головешек была когда-то величавым особняком купца ван Рибека. Тугие струи воды из брандспойтов сбивали обгоревшие остатки балок, превращая дом в груду черных от копоти развалин. Пожарные длинными баграми обрушивали остатки стропил на раскаленные куски кирпичных стен. Подоспевшие люди спешно засыпали их песком, известкой и камнями, не давая огню распространиться.

Я стоял, безучастно созерцая ужасную картину разрушения. Моя попытка вызволить Луизу из огня исчерпала последние силы. Привалившись к стволу липы, я будто издалека следил за апокалиптическим зрелищем. Подошел врач, обратился ко мне с каким-то вопросом и, не получив ответа, молча принялся смазывать саднящую кожу какими-то снадобьями. Я даже не повернулся к нему. Впоследствии я вряд ли узнал бы этого человека.

Светало. С неба стали падать капли дождя — манна небесная для измотанных борьбой с огнем пожарных. Дождь, усиливаясь, хлестал струями по стенам домов, уберегая их от разгула огненной стихии.

Начавшийся с рассветом дождь придал мне сил. Здесь, на пепелище, мне делать было нечего. Поднявшись, я огляделся в поисках тела Луизы. Ее уже унесли, и я с благодарностью подумал о той праведной душе, которая позаботилась об этом. Незачем ей было после смерти взирать на превращавшийся в руины дом, тот самый, ради которого ее выставил на продажу собственный отец. Я медленно побрел в направлении Розенграхт. Амстердам просыпался. Хлопали двери, улицы и набережные заполнялись трудовым людом. Мой вид, закопченная, местами обожженная физиономия, перемазанная копотью рваная одежда говорили сами за себя — люди спрашивали у меня о ночном пожаре. Я молчал в ответ — слишком уж тяжело было вновь перебирать в памяти детали происшедшего, я физически не мог погружаться в воспоминания о Луизе.

У дверей дома Рембрандта я увидел Ребекку Виллемс. Старческое лицо казалось еще морщинистее, а глазки — еще уже, словно и она провела минувшую ночь на ногах, как и я. Ребекка уставилась на меня, словно на привидение.

— Вы? — только и выдавила она.

— Доброе утро, Ребекка, — негромко приветствовал я старушку, пытаясь изобразить подобие улыбки. — Похоже, и вы не выспались сегодня.

— Какое там? Заботы не дали уснуть ни мне, ни Корнелии.

— Заботы, говорите? Уж не обо мне ли?

— О вас? — Старая женщина испытующе посмотрела на меня. — Да нет, не о вас. О мастере Рембрандте.

— А что с ним? Уж не свалился ли он опять, подвыпивши, в канал?

— Если бы мы только могли знать! — тяжко вздохнула Ребекка. — Корнелия скоро с горя помрет.

Я нетерпеливо спросил:

— Ну, говорите же, что там с Рембрандтом?

— Он куда-то пропал. Примерно спустя час после полуночи он с криком бросился вон из дома. С тех пор мы его не видели.

— Напился старый дурень, только и всего! — вырвалось у меня. Я был взбешен, что меня снова не оказалось дома как раз тогда, когда я больше всего был нужен Корнелии.

— Нет-нет, он был трезв как стеклышко. И все же… какой-то прямо сам не свой. Будто пару кувшинов вина в себя влил. Наверное, это можно объяснить только тем, что…

— Чем? — не дал ей договорить я.

Ребекка покачала головой и потащила меня в дом.