В этот момент замечаю фотографии. Их много. На столе, на самом почетном месте, в красивой рамочке стоит наша свадебная фотография. Сама я давным-давно собрала все ненужные снимки в одну коробку и закинула на чердак, в дальний угол. Вот уж где не ожидала увидеть их снова! Я выгляжу очень счастливой и красивой, а платье от Веры Вонг почти скрывает будущего Тэкери. Бретт обнимает меня и радостно улыбается в объектив. Мы только что поклялись «любить друг друга и в радости, и в горе». Оказывается, все это было шуткой.

Рядом, тоже в рамке, стоит фотография Тэкери, вырезанная из журнала. Помню, как в прошлом году папа поехал с нами на пикник. Один ловкий папарацци подобрался почти вплотную. Папу Бретт отрезал, а сияющий Тэкери в панаме просто чудесен. На стене красуется большой черно-белый снимок. На нем мы с Тэкери сосредоточенно направляемся из школы к машине. Бретт, должно быть, снимал сам, телеобъективом. Как странно, что я ни разу его не заметила.

Пока Бретт отводит Тэкери в туалет, я стою неподвижно и ошеломленно рассматриваю фотографию.

— Хорошо получилось, правда? — спрашивает Бретт, возвращаясь. Лишившись дара речи, молча киваю. — Удивлена?

— Еще бы.

— Я же сказал, что не переставал тебя любить, — нежно произносит Бретт. — Мы созданы друг для друга, как половинки одной души.

Хочется спросить, откуда же в таком случае взялся повод для развода. Как случилось, что он оказался в постели с Консуэлой, почему не вернулся ко мне? Хотелось закричать, но я всего лишь стояла неподвижно и молчала. Почему-то вспомнился фильм «Тупой и еще тупее», причем я играю сразу обе роли. Наконец возвращается Тэкери и заявляет, что проголодался.

— Давай-ка посмотрим, что у нас в холодильнике. Любишь хот-доги? — спрашивает Бретт и берет малыша за руку.

— Да! — радостно вопит Тэкери. — Хот-доги! Хот-доги!

— Можно ему дать? — Бретт вопросительно смотрит на меня.

— Нет, спасибо, — отказываюсь я. — Нам пора. Все это так неловко. Пойдем, Тэкери.

— Но я же голоден, — не сдается сын.

— Поешь дома.

— Ну, хотя бы один хот-дог?

— Хорошо, только один. Возьмем с собой в такси. Оба исчезают в кухне. Слышно, как включается микроволновка.

— А можно посмотреть, что по телевизору? — спрашивает Тэкери.

— Нет! — кричу я, но Бретт говорит «да». — Нам пора, — настаиваю я.

К сожалению, Тэкери не так-то легко сбить с пути. Парень отлично знает, чего хочет. Находит пульт и устраивается на диване.

— Все, мы уходим. — Уже ясно, что все усилия напрасны. С таким же успехом можно бороться с приливом. Бретт достает из холодильника бутылку белого вина и наполняет бокалы.

— Подожди минутку, — уговаривает он. — У тебя выдался нелегкий день. Присядь и отдохни хотя бы несколько минут. Как твое колено? — Убирает со стола бумаги и придвигает мне стул.

Нельзя уступать. Адам придет в бешенство, если узнает.

В открытое окно залетает легкий, свежий ветерок. Белые шторы надуваются, как паруса в океане. Возле дома растет дерево, сплошь покрытое мелкими бело-розовыми цветами, и поэтому кажется, что окно открывается в сад. На улице лают друг на друга две собаки, а таксист курит, ожидая нас.

— Ощущение, будто ты живешь на дереве, — говорю я и смотрю сквозь листву.

— И мне тоже так кажется, — радуется Бретт. — И даже птичье гнездо есть. Смотри. — Он показывает в глубину кроны, где ветки причудливо переплетаются. — Видишь, вон там сидит хозяйка.

Среди листьев блестят крохотные черные глазки. За нами настороженно наблюдает маленькая птичка.

— Тэкери, посмотри, какое гнездышко.

Бесполезно: сын увлечен телевизором.

— Мы побудем совсем немножко, — предупреждаю я, обращаясь к его затылку, но ответа не слышу. С удовольствием пью вино. Оно оказывается ледяным и мгновенно успокаивает. Бретт садится рядом.

— Спасибо, — благодарю я. — Вино очень кстати. Иногда кажется, что я — это не я. После смерти папы…

— Чувствуешь себя потерянной?

— Да.

Бретту всегда удавалось каким-то непостижимым образом читать мои мысли.

— Твой отец тебя обожал. Знаешь об этом? Откуда ему известно, что именно эти слова мне сейчас жизненно необходимы?

— Разве? А вот Лидия так не считает.

— Если начнешь сомневаться, доведешь себя до сумасшествия. — Бретт смотрит внимательно и с любовью, совсем как раньше.

— Но почему же Лидия говорит, что отец ее никогда не любил? Ведь это не так, правда? Ты его хорошо знал.

— Возможно, Гевин просто не сразу осознал, что в жизни главное. — Бретт улыбается, и я понимаю истинное значение его слов. — Могу сказать, что накануне нашей свадьбы он недвусмысленно проявил любовь к тебе.

— Правда?

— Да. — Бретт смущенно усмехается. — Отозвал меня в сторону и предупредил, что если разобью тебе сердце, буду иметь дело с ним. Пригрозил, что оторвет яйца.

Мы смеемся. Папа всегда выражался прямо.

— Расскажи мне о нем.

— О папе?

— Да, расскажи, каким он был, — все, что вспомнишь.

— Тебе действительно интересно? — Конечно.

Странно, но вдруг понимаю, что в последние недели мечтаю только об этом. Так хочется поговорить об отце. Хочется воскресить в душе пережитое, погрузиться в воспоминания. Рассказывать можно бесконечно. О том, как он сидел возле меня всю ночь, когда я отключилась, впервые попробовав героин. О том, как летом, когда мне нечем было себя занять, устроил на работу в свой гастрольный тур. Как гордился татуировкой с моим именем.

— Неужели можно сказать, что такой отец не любил свою дочь? — спрашивает Бретт, очевидно, желая подвести итоги.

Но я еще не наговорилась. Губы продолжают двигаться, слова стремительно вылетают, и остановить их невозможно. Воспоминания несутся наперегонки. Вот папа просит меня стать его подружкой на его же свадьбе — тогда он женился на Кимберли (понимаю, что решение необычное, но папа любил во всем устанавливать собственные правила). Вот он болеет корью и развлекается тем, что вяжет моей кукле свитер. Вот плачет, когда вместе со мной смотрит гениальный фильм «Унесенные ветром».

Рассказываю, рассказываю и рассказываю, но переживания не иссякают. Кажется, весь последний месяц душа томилась взаперти, а теперь двери внезапно открылись и чувства хлынули на свободу. Что делать с Хизер, которая собирается продать папину игрушечную железную дорогу? Как случилось, что мачеха оказалась настолько черствой? Что мне делать, если не могу больше ходить в папин дом, но и не ходить тоже не могу? И так далее, без конца.

Бретт выслушивает каждую историю от слова до слова. Процесс увлекает и затягивает — настолько, что мы оба искренне удивляемся, когда приходит таксист и спрашивает, помнят ли пассажиры о его существовании. Мы оба смеемся, потому что забыли обо всем на свете.