— Кажется, оставить телефон дома было плохим решением.

Я кладу ладонь ему на грудь, сочувственно поглаживая. Тяжело видеть его таким напряженным. Эта футболка не прикрывает пятна на коже Рида — то, что я увидела неделю назад, и еще одно на локте другой руки. Он не прячет их, и, с одной стороны, это мило, но с другой, это очевидное напоминание о том, что он открыл мне вчера вечером: псориаз обостряется во время стресса, а главная его причина — работа.

— Твоя работа… — я немного кряхчу и опускаю взгляд на свои руки у него на сердце. — Ты поэтому уезжаешь из Нью-Йорка?

Боковым зрением мне видно, как он сжал свой телефон.

— Да, — отвечает он сухо. Мрачно. А после долгой паузы добавляет: — Я согласился завершить одно дело, но потом…

— Потом ты уедешь.

Это не вопрос, и он не отвечает. Мне ничего не остается делать, кроме как сидеть в тишине, ощущая ладонью ритм его сердца и с усилием воображая, как мое собственное вырывается из тех цепких объятий.

— Я могу уйти, — произношу я через несколько секунд, и телефон Рида пикает еще дважды. — Если тебе нужно вернуться к работе.

Я не играю в мученицу и не жалею себя, просто у Рида и правда, судя по всему, много дел по работе, я его не виню. В конце концов, у меня самой есть работа — мои наброски, волна новых ощущений в руках и в голове, а еще решимость расставить точки над i с Сибби и Ларк. Об этом нельзя забывать, чтобы помнить: Рид — это временное увлечение, всегда им был, и не важно, что произошло между нами сегодня.

Тут Рид нажимает кнопочку сбоку на телефоне и кладет его на плоский подлокотник дивана. Освободившейся рукой он обхватывает мое бедро и осторожно тянет на себя, пока я не оказываюсь у него на коленях, широко расставив ноги, с задранной до талии футболкой.

Непослушные волосы падают мне на грудь и лицо, Рид отбрасывает их за плечи, и от его касаний по коже головы идут мурашки.

— Работа подождет, — говорит он, и я улыбаюсь, втайне радуясь, что день еще не окончен.

— Правда?

— Правда, — повторяет он, только уже не сухо и мрачно. А затем кладет руки мне на поясницу, притягивая к себе.

— Останешься сегодня?

Вместо ответа я целую его. Когда мы наконец прерываемся, его губы остаются в считаных миллиметрах от моих.

— Ты лучшее, что есть в этом городе, — шепчет он, я прикрываю глаза и снова целую его, про себя повторяя, что смогу держаться в рамках этой л-а-с-к-и, что другая, необузданная «Л» ни за что не раздробит мне сердце, когда он уедет.

— Ух ты, Мэг, мне нравится.

Лашель в глубине магазина очень серьезно и сосредоточенно рассматривает мои новые наброски для «Счастье сбывается». Больше всего мне не терпится поработать над ними: в «Счастье сбывается» хотят, чтобы один из вариантов оформления на год был в растительной тематике, которая долгое время вызывала у меня особый ступор. В марте и апреле я погрязла в весенней депрессии, так что любой растительный мотив выходил из-под моей руки скучным, банальным, слишком похожим на то, что я делала для других клиентов.

Но однажды утром воскресенья — а если точнее, тем самым утром почти две недели назад после потрясающих дня и ночи в кровати с Ридом — я проснулась, осененная идеей. В моих растительных мотивах будут не цветы, — в них будут деревья. Двенадцать месяцев, вдохновленные деревьями Проспект-парка — почти двести видов, если верить сайту парка. Я днями исследовала фотографии, рассматривала их стволы, ветви и листья, чтобы создать новую азбуку, которую можно использовать на месячных разворотах. Еще не все продумано, но чувствую: я уже очень близко.

— Никто больше не додумается нарисовать деревья, — говорит Лашель, что я в принципе ожидала услышать, потому что на прошлой неделе наконец рассказала им с Сесилией про «Счастье сбывается». Сесилия радостно и восторженно поздравила меня, а Лашель, ну, тоже порадовалась секунд десять. А потом соревновательность взяла над ней верх, и с тех пор она взялась продумывать стратегию, решать, какие из набросков могут претендовать на победу, а какие нет. Два дня назад она прислала мне в сообщении имя мастера по леттерингу из Сан-Франциско, кто, по ее мнению, может выиграть. Он ничего ВРОДЕ КАК, написала она, но ты лучше.

— Да, — говорит она, кивая. — Мне нравится.

— Но не «очень» нравится, — говорю я, и она смотрит на меня, недоумевая от этого уточнения.

Может быть, это даже правильно. Я слишком много думаю о чувствах, а слово Л-А-С-К-А и вовсе повторяла про себя две недели подряд, старалась сжиться с ним, не дать ему развиться в нечто большее.

Рид со мной ласков, говорю я себе. Мы с лаской проводим время вместе: гуляем, общаемся, едим и занимаемся люб… лаской. Он ласково ко мне прикасается: держит за руку во время прогулки, обнимает меня за поясницу в очереди в кафе, перебирает пальцами мои волосы, когда мы ложимся спать. Мне так нравятся его грубые ласки: как он хватает меня за волосы и за бока во время секса или прижимает к себе, едва проснувшись и обнаружив, что мы всю ночь спали поодаль. Мне нравится узнавать тайны его тела, слушать звуки: как он прерывисто дышит от моих ласк; как стонет и едва заметно содрогается, войдя в меня; как грубо, почти сердито произносит: «Мэг», — когда я напрягаю внутренние мышцы, приближая его к завершению, которого он еще не хочет достичь.

А все эти забавные привычки и милые, ласковые черты, которые я узнала. По будням он, как робот, — встает ровно по будильнику, не проводя в кровати и лишних пяти минут, но всегда прикрывает меня одеялом и целует в макушку перед уходом. У него есть любимая марка чая. Он ни разу не просрочил сдачу книги в библиотеку. Он всегда звонит, когда задерживается на работе и не может встретиться, и всегда при этом звучит очень грустно.

«Ласка, ласка, только ласка», — повторяю себе, особенно при даже малом упоминании его отъезда. Заметка на холодильнике, что он не продлил договор аренды квартиры, которую все равно не считает домом. Неловкая пауза, возникшая, когда мы проходили мимо интересной афиши сентябрьской постановки в небольшом театре. Его сухой ответ в разговоре по телефону — ему так много звонят по работе, но он категорически не хочет рассказывать — в начале недели: «Мне не придется это решать, меня здесь уже не будет».

— Да что я, встречаться с этими рисунками собралась? — обрывает Лашель мои мысли. Она пожимает плечами. — Думаю, тебе надо больше поработать с красками. Вот тогда мне, может быть, очень понравится.

— Сделаю, — отвечаю я, наклоняясь к планеру, и пишу напоминание. Затем выпрямляюсь и благодарно улыбаюсь ей, собирая листы. Через час Лашель с Сесилией проводят мастер-класс по каллиграфии для начинающих, так что надо закругляться и уходить.

Я заталкиваю в сумку последнюю порцию набросков, Лашель мягко пихает меня локтем и говорит: