Но если они надеялись застать лангобардов врасплох, то просчитались. Стоило авангарду вступить в зону досягаемости крепостных орудий, как те полыхнули ослепительным жаром, окатив наступающие порядки огнем и сталью, по броне забарабанили осколки.

Первым погиб «Смиренный Воитель», опрометчиво выдвинувшийся вперед. Будучи рыцарем тяжелого класса, он, должно быть, уповал на свою прочную лобовую броню, но лангобардские канониры превратили его самоуверенность в ошметки – вместе с телом самого рыцаря, – метко положив бронебойный снаряд прямо в башню. Не помог ни волос мученицы Альберты, который он носил на шее в медальоне, ни освященная архиепископом Туринским броня. «Смиренный Воитель» повалился, точно подрубленное под основание дерево, молча, как и подобает настоящему воину. Только воином теперь он не был – лишь грудой исходящих дымом обломков.

Вторым был «Бдящий». Этот не нашел себе легкой смерти – шальной снаряд крепостной батареи размозжил его ногу, с легкостью опрокинув боевую машину навзничь, а следующий, уже прицельный, врезался в торс, перекосив и сорвав со своих мест бронеплиты. Гримберт видел, как внутри вскрытой бронекапсулы извивается от боли его хозяин, иссеченный вторичными осколками, и мысленно пожелал ему милосердной смерти.

В другой ситуации он приказал бы знамени прикрыть поврежденную машину доспехом, чтобы оказать помощь раненому. В другой, но не в этой. Стремясь отсечь наступающих рыцарей от сопровождающей их пехоты, пушки крепости открыли беглый огонь осколочными снарядами по переднему краю, делая невозможной всякую помощь.

Тридцать шесть минус два. И это еще до того, как они смяли периметр. Гримберт закусил губу, не замечая боли – заблаговременно впрыснутый в кровь коктейль из метамфетамина, мефедрона и спорыньи наполнял тело гудящими золотистыми волнами тепла, точно в его сердце гудел собственный ядерный реактор. «Ничего, – сказал он себе, наблюдая за тем, как клинья рыцарей выходят на огневые позиции, подбираясь к намеченной зоне огневого контакта через вспахиваемое разрывами поле. – Подобные потери были запланированы. Все было запланировано. Надо лишь ждать результата».

И он дождался.

– Готовься! – рявкнул в эфире Магнебод. – Комбинированными и фугасными! По моему целеуказанию! Во имя Господа Бога и всех чертей преисподней! За Турин! Огонь!

Стальная волна, подступающая к Арбории, на миг замерла, прежде чем обрушиться на камень.

И камень, простоявший сотни лет, дрогнул.

По стенам и парапету пронесся смерч, сметая стальными осколками не прикрытую щитами обслугу орудий и наблюдателей. Хлещущий по наступающим порядкам выверенными залпами барбакан сделался безжизненным, получив сразу несколько точных попаданий из тяжелых орудий. Гримберт заставил его батарею заткнуться, вколотив в нее несколько комбинированных снарядов. Стальные плети хлестнули по старой каменной кладке, вышибая из нее целые куски, превращая украшенный зазубренными бойницами парапет в сточенные каменные огрызки.

Стены Арбории пережили не один штурм, но этого штурма пережить им было не суждено.

Туринские рыцари действовали слаженно, даже под ожесточенным огнем сохраняя боевые порядки и методично засыпая вскрытые цели огнем фугасных и бетонобойных снарядов. Тяжелые машины, пользуясь своей огневой мощью, методично выжигали батареи и пункты корректировки, в то время как их более легкие собратья, сблизившись, осыпали стены каскадами шрапнельных снарядов и пламени.

Превосходная работа, слаженная и эффективная. Наблюдая за ними, Гримберт удовлетворенно кивнул сам себе, ощущая, как стихает в душе жгучая досада, вызванная незапланированными потерями, понесенными его знаменем в первые же минуты боя.

Мессир Магнебод не зря ел туринский хлеб за счет казны своего сеньора. Он двигался в боевых порядках впереди многих, но даже в оглушительно звенящей, рычащей, шипящей и грохочущей гуще боя находил время одергивать прочих, отдавать отрывистые приказы и делать целеуказания.

Концентрированный огонь столь чудовищной мощи мог пробить и гранитные скалы. Через четверть часа после начала штурма стены Арбории выглядели так, будто познали на себе силу Иерихонской трубы, еще получасом позже вскрылись первые бреши. Узкие и извилистые, похожие на зарубки от гигантского топора, они еще не могли служить надежными проходами, но Гримберт, изнывающий от нетерпения с самого начала атаки, подал сигнал к штурму.

Как ни противило ему вести рыцарей на неподавленную полностью оборону, пришлось признать, что в данной ситуации это вынужденная, необходимая мера. Как отсечение пальцев, тронутых гангреной. Трата времени сейчас была непозволительной роскошью. Каждая потерянная минута могла обернуться в пользу Лаубера, грызущего сейчас окровавленной пастью юго-восточные ворота. А значит, требовалось немедленно вводить войска в прорыв, пусть даже ценой высоких потерь – сейчас подобный обмен приходилось считать приемлемым.

– Вперед! – бросил он в эфир. – Начать сближение! Первому, кто преодолеет стены, я плачу две сотни флоринов!

Стальной клин, вздрагивая от обрушивавшегося на него шквала, медленно, но упорно двинулся к стенам. Несмотря на то что многие городские орудия были подавлены или повреждены, плотность огня под стенами города оставалась чудовищной, небезопасной даже для доспехов сверхтяжелого класса, как его собственный «Тур».

Лангобарды, может, не были большими мастерами по части фортификации, но позаботились о том, чтоб превратить Арборию в мощную крепость. Все деревья в радиусе двухсот метров от стен были тщательно вырублены, образовывая гибельную зону – многие квадратные арпаны пустого пространства, отлично простреливаемого крепостными батареями и перекрываемого фланговым огнем крепостных башен.

Ни укрытий, ни растительности, ни складок рельефа, одна только бурлящая под ногами земля, гейзерами вздымавшаяся меж боевых порядков.

Одни только ломаные линии эскарпов, окруживших город сплошным кольцом, почти безвредных для тяжелых машин, но таящих смертельную опасность для их малых собратьев.

Одни только прущие из земли надолбы, опутанные колючей проволокой и контактными минами.

На глазах у Гримберта сразу две легкие машины, пытаясь маневрировать под плотным огнем, врезались друг в друга и, зачадив, скатились в ров. Это были «Тиккаруза» и «Агнец». Тщетно стремясь их прикрыть, доспех мессира Лоренцо, изрыгающий из мощных динамиков церковные литургии, остановился – и мгновенно выбыл из строя, получив с кратким интервалом два снаряда в торс. Гремящая латынь, несшаяся над полем боя вперемешку с разрывами, стихла, уступив шипению высвобожденного из недр доспеха пламени.

Под яростным огнем крепостных кулеврин, вспахивающих землю, пехота не могла подобраться к полыхающей машине, чтоб забить пламя, но некоторые собратья мессира Лоренцо проявили свойственную рыцарям смекалку – стали забрасывать горящий доспех землей, резко ударяя ногами по грунту. Отчасти это помогло, огонь удалось прибить. Гримберт даже успел заметить, как из выжженной бронекапсулы вниз рухнуло тело в тлеющем гамбезоне – несчастный мессир Лоренцо – и, визжа от боли, принялось кататься по земле, не обращая внимания на рассыпающиеся вокруг него фонтанчики. «Может, и выживет, – рассеянно подумал Гримберт, – если не сильно обгорел и если его слуги отличаются достаточной преданностью, чтоб вынести своего господина из-под огня. А может, нет». На все воля Господа, и, судя по тому, что он увидел, этим днем Господь пребывал не в лучшем настроении.