Интересно, что в ходе восстановления среднего образования был закрыт техникум, здание которого переделали по одной версии в театр имени Воскобойника, а по другой — в казармы РОНА.

Та же тенденция проявлялась и в отношении к вооруженным силам. Каминский требовал строгого учета боеприпасов, в частности стреляных снарядных гильз и тары из-под них. Отдел боепитания РОНА на специальных бланках регулярно подавал «сведения о наличии вооружения и боеприпасов по бригаде Локотского округа». При этом приводились только точные цифры. Никаких округлений не допускалось.

Касаясь механизмов организации административной системы, следует отметить, что она во многом повторяла структуру, принятую немцами в других оккупированных областях. Низшим звеном была сельская община во главе со старостой. Среднее звено образовывали волости с волостным старшиной. 5–6 волостей составляли район, во главе с районным бургомистром. При этом избиралось только низшее звено самоуправления (сельские старосты), в то время как уже волостные старшины назначались из центра. Начиная с сельской общины, создавался институт вспомогательной полиции. Была создана и судебная система. Ее низшая ступень (мировые суды при волостных управах), призванная разбирать дела, не связанные с тяжкими преступлениями, как, например, мелкие кражи, была относительно независима, хотя и дублировалась районными или уездными судами. Однако уже районный суд, несмотря на открытость заседаний, независимостью не обладал. Судопроизводство строилось на прецедентной системе, созданной на основе приказов Каминского и инструкций юридического отдела его администрации. Прямое вмешательство обер-бургомистра иногда проявлялось через приказы. Так, в приказе № 135 от 17 ноября 1942 года, направленном против самогоноварения и пьянства, Каминский отдельным пунктом писал: «приговоры, представленные мне Навлинским военно-полевым судом, по делу обвинения граждан Мосина Т.В. и Салтанова, совершивших на почве пьянства убийство и ранение и присужденных к 5 годам тюремного заключения — отменить как слишком мягкое наказание, заменив его расстрелом. Оба дела отправить на доследование для привлечения к ответственности и других лиц, причастных к убийству и ранению».

Наиболее серьезными преступлениями, в первую очередь политического характера, занималась военная коллегия Локотского округа. Она, в частности, расследовала деяния попавших в плен партизан, работников НКВД и их сообщников из числа мирных жителей, а также судила пойманных дезертиров РОНА. Все осужденные отбывали срок в локотской окружной тюрьме (бывшем конезаводе).

В числе других черт тоталитаризма можно назвать антисемитизм руководства Локотской администрации. Помимо искоренения наследия «жидо-большевистского господства» имели место прямые репрессии по отношению к еврейству. Евреи были ограничены как в гражданских, так и трудовых правах. Они обязаны были жить в гетто, им запрещалось вступать в брак с лицами не еврейской национальности, оплата труда составляла не более 80% от установленной тарифной ставки и полностью исключала какие-либо формы дополнительных надбавок или поощрений. В данном контексте вызывают сомнение слова сотрудницы газеты «Боевой путь», издававшейся штабом РОНА, Марии Быстровской, утверждавшей, что «при Каминском не было расстрелов евреев», и Даллина, считавшего, что антисемитские сентенции делались искусственно, «с явной оглядкой на немецкие оккупационные власти», а также Мюллера, писавшего, что в РОНА «служили российские евреи».

При этом локотский вариант национал-социализма имел как минимум одно отличие от своего берлинского аналога. Каминский ориентировался на традиционные ценности (даже административное деление сделал волостным). Поэтому в отличие от гитлеровцев он не противопоставлял собственную идеологию и церковь. Культивируя консерватизм, руководство Локотской республики признавало лишь церковный брак, выступало против абортов, с нескрываемой симпатией относилось к патриархальным устоям. Нередко устремления администрации и лично обер-бургомистра шли даже дальше традиционных охранительных взглядов. Так, если церковное право признавало развод, то Каминский практически его запретил. Правда, не только рядовые граждане, но и партийные функционеры не всегда выполняли указания администрации. Так, сотрудник политуправления РОНА капитан Николай Орловский решил официально оформить свои отношения с Софьей Зюбко лишь в июне 1944 года, когда каминцы дислоцировались в Дятлове. В документах, поданных для регистрации, значилось, что они «состоят в фактическом браке с 1942 года». Интересно, что при всей симпатии к традиционным институтам, требуя «всем старшинам и старостам приступить к ремонту церквей», глава Локтя перекладывал грядущие расходы на местное население, предписывая «ремонт… производить за счет добровольного пожертвования верующих». Помимо православных храмов в округе открыли и несколько баптистских церквей. Возможно, из-за существования в округе нескольких христианских деноминаций посещение уроков Закона Божия было добровольным. Интересно, что церковная политика коллаборационистской администрации не осталась без внимания со стороны партизан. Правда, они, всячески стараясь занизить масштабы сотрудничества населения с оккупантами, как следствие, уменьшали и его религиозные аспекты. В Докладной записке Брянского штаба партизанского движения, посвященной «решению немцами религиозного вопроса», в частности, отмечалось: «В небольшом количестве, но все же начали открываться кое-где в сельских местностях, а чаще — в городах, церкви; вновь, после 25-летнего перерыва, появляются на сцену различные “явленные источники”, “чудотворные иконы” и прочие атрибуты поповского мракобесия. Это, в свою очередь, служит поводом для устной и печатной профашистской пропаганды. Организуются различные церковные “торжества” с обязательными речами председателей “самоуправления” и представителей германского командования на тему: “как германское правительство, освободившее русский народ от большевиков, заботится о духовном его возрождении”».

Парадоксально, но, несмотря на столь подчеркнутый традиционализм и приоритет семейных ценностей, одним из исполнителей приговоров в расстрельной команде Каминского была женщина, Антонина Панфилова-Макарова, называвшая казнь жаргонным выражением «сводить в крапиву». Следует отметить, что «Садистка», а именно так Панфилова-Макарова значилась в оперативных документах КГБ, явилась единственной женщиной, приговоренной за коллаборацию к расстрелу в Советском Союзе.

Другим пороком нового тоталитарного образования был столь не похожий на «высокую нацистскую мораль» элементарный алкоголизм. За самогоноварение и пьянство на рабочем месте жителям грозил военно-полевой суд. Наказание, о чем обер-бургомистр не преминул сообщить в уже упоминавшемся приказе от 17 ноября 1942 года, было суровым — вплоть до расстрела. Суровость, возможно, была обусловлена его повторностью. «Несмотря на мой приказ, а также приказ начальника окружной полиции господина Иванина о недопустимости пьянства и изготовление самогона в округе — приказ этот до сих пор выполняется недостаточно».[107] Неисполнение приказов, впрочем, было связано не столько с непрофессионализмом исполнительной власти, сколько с концептуальными пороками системы, ее тоталитарностью.