— Но зачем в таком случае писать, если заранее обрекаешь себя на мучения? — обиженно буркнул Турецкий, с максимальной поспешностью допивая кофе и не имея ни малейшего желания оставаться здесь без Старухиной. — Не можешь творить без стимуляторов, — значит, ты не творец, значит, нужно переквалифицироваться в управдомы.

— А вы не способны расценить это как самопожертвование? Почему-то когда летчик-испытатель жертвует жизнью, когда врач работает в чумном бараке или ученый заражает себя новым вирусом, людям это понятно. А здесь ведь то же самое — человек желает познакомить своих братьев по разуму с новыми, доселе не изведанными ощущениями, поделиться с ними откровениями, которые посетили его. — Дименштейн был просто поэт.

— Как Джим Моррисон?

— Были и такие. Другой английский писатель, Томас де Куинси, в «Признаниях английского любителя опиума» описал те изменения в своих снах, которые он осознал, став приверженцем опиума. Его сновидения становились все более тягостными. Вот он не смог контролировать процесс и себя в нем. Его в сновидениях постоянно окружал моральный, духовный и физический террор, а центром переживаемого ужаса было гнетущее чувство дурной бесконечности. Но если вы осознаете пугающие образы как ваши собственные «мыслеформы», вы сразу освободитесь от страха перед ними.

Турецкий вышел от Дименштейна около пяти часов.

Минут пять, наверное, он стоял, приводя мысли в порядок. Потом поехал на Петровку, 38. Славка ведь еще на работе, подумал он. Не иначе сегодняшнее «свидание» со Старухиной — его рук дело. С Дименштейном он поддерживает какие-то отношения — это факт. Недаром Вовика к нему в клинику определил. Со Старухиной хоть и шапочно, но знаком — факт номер два. Меня уже поддевал по ее поводу — три. Один раз — случайность, два раза — совпадение, три — система.

Грязнов сидел у себя в кабинете и вроде как бы даже удивился его визиту.

— Что, уже справился? Торопливый ты какой-то, честное слово. Я бы на твоем месте на второй круг зашел.

Турецкий пропустил скабрезные грязновские намеки мимо ушей и выдержал паузу.

— Так, так. Значит, старого друга подставил? Ладно, запомним. Придет война — попросишь хлеба, — мстительно пообещал Турецкий.

— Погоди, это ты, что ли, старый друг, которого подставили?

— Ну вроде того.

— А кто тебя подставил?

— Мой старый друг. Догадайся кто.

— Неужели Костя?

Турецкий не выдержал:

— Засранец ты, Вячеслав Иванович, вот ты кто.

— Борисыч, ты не прав! — Грязнов посмотрел на часы и сгреб бумаги со стола в сейф. — Поехали; в виде моральной компенации, хотя и не понимаю, чем ты так расстроен, приглашаю тебя в гости к одному хорошему человеку, там поговорим.

— Что хоть за человек? — спросил Турецкий, когда они вышли на улицу.

— Я же говорю: хороший.

— А у него есть или возьмем по дороге?

— Обычно есть.

Грязнов поехал впереди на своей «Ниве», Турецкий следом. Он вспомнил, как три часа назад точно так же паровозиком шел за старухинской «вольво», и опять разозлился на Грязнова. Старый друг, называется! И еще пытается отвертеться. Ничего, примет двести граммов — расколется как миленький. Нужно с него взять репарацию и контрибуцию. Лучше натурой. Старухинской.

Тем временем они свернули на Фрунзенскую набережную и остановились возле его дома. Славка сегодня окончательно охренел, подумал Турецкий. «Приглашаю в гости к хорошему человеку».

— У хорошего человека ничего нет, — сказал Турецкий злорадно, когда Грязнов вылез из машины. — Придется вам, уважаемый Вячеслав Иванович, слетать за живой водой.

— Не ври, — ответил Грязнов. — Я же по глазам вижу, что у тебя есть. И не допили мы в прошлый раз, я точно помню. Или ты тихо сам с собою прикладываешься? Нехорошо.

— Ладно, не трынди. Наскребем чего-нибудь по сусекам, по антресолям.

По сусекам скрести не пришлось, полбутылки коньяка стояли в холодильнике на видном месте и сразу были обнаружены Грязновым. Как только они вошли, Грязнов первым делом шастнул на кухню, справедливо опасаясь, как бы разозленный Турецкий не выкинул какой-нибудь фокус и не заставил его и вправду бежать за бутылкой.

— Чем закусывать будем? — поинтересовался Грязнов.

— Обойдешься. Не маленький.

— Забыл совсем.

Грязнов достал из кармана лимон и попытался его нарезать. Нож был тупой и нестерильный. Грязнов цыкнул и пошел к раковине демонстративно его отмывать. Турецкий подал ему рюмку прямо на рабочее место, подождал, пока Грязнов с чувством поглотил свою порцию, и поставил посуду на стол. И после этого сказал:

— А теперь колись, нехороший человек. Что за дела у тебя с Дименштейном?

— Так, пересекались несколько раз, а что?

— Когда он еще был женат?

— Да какое мне дело до его жены!

— В глаза смотреть! — неожиданно рявкнул Турецкий. — Ну, признавайся, знаешь, кто его бывшая?!

— Только по почкам не бейте, гражданин следователь, все подпишу, всех заложу. Дайте папироску, — дурашливым голосом ответил Грязнов.

— Значит, все-таки подставил старого друга?!

Грязнов затянулся и поднял руки вверх:

— Больше не буду. Честное октябрятское. — Он разлил по новой. — И потом, что значит подставил? Я на самом деле способствовал развитию ваших близких отношений. С Дименштейном, я имею в виду.

Допить в спокойной обстановке не дал Денис. Он позвонил и сообщил свежую новость: только что он засек звонок с угрозами в адрес нового директора сахновского НИИ профессора Добропольского.

— Кто звонил? — спросил Турецкий.

— Неизвестный.

— Эрнст, что ли? Скульптор?!

— Ну и шуточки у вас. Не знаю я, кто звонил. Намекает на свою причастность к убийству Сахнова и Добропольского предупреждает, чтоб боялся.

— А он что, боится?

— Я через десять минут приеду, привезу запись — сами послушаете. И нужно срочно решать, что с этим делать. Я поставил двух человек ждать Добропольского на стоянке, но обычно он раньше половины девятого — девяти с работы не уходит. Как раз успеем.

— Что тут решать? — воинственно сказал Грязнов. — Нужно этих героев — любителей пугать по телефону наших обывателей — честных академиков, брать за жабры и трясти. Вроде бы случайно на них вышли. Будет чем реабилитироваться за то, что с уноновцем облажались.

— Это не мы облажались, — возразил Турецкий. — Это они его отмазали, а попутно еще и нас облажали. И наверняка снова что-нибудь в том же духе выкинут, если мы напролом сунемся.

— Второй раз побоятся. К тому же это вряд ли кто-то из сотрудников УНОНа, скорее всего, обычные «быки». Рога поотшибать — расколются.