На следующий день они вдвоем сидели дома у Дениса. Грязнов-старший задерживался: его вызвали на ковер — отчитываться за несанкционированные действия Грязнова-младшего в Италии. А Константин Дмитриевич вместе с генеральным прокурором укатил в Совет Федерации. У последнего там было плановое выступление-отчет о проделанной «хирургической» и профилактической работе в борьбе с наркобизнесом. Меркулов же требовался в качестве компетентного консультанта на случай, если сенаторы вдруг зададут какой-нибудь каверзный вопрос.

Жара вроде бы спадала, но внутри Турецкого стояла своя собственная непогода — непроходимый туман в мозгах, развеять его можно было только одним способом. Он раздраженно похлопал себя по карманам: курева не было.

— Денис, дай сигарету.

— Кончились, дядя Саша.

— Ну так сходи купи, что ли, — раздраженно буркнул Турецкий. — Внесем в счет к Промыслову.

Денис вернулся через пять минут с «Парламентом» для Турецкого и с «Мальборо» для себя и сказал:

— Надо как-нибудь попробовать покурить кальян…

Турецкий выразительно покрутил пальцем у виска и сказал только:

— Ты переработал.

— Да нет, вы не поняли, дядя Саша, травку через него не курят. Там специальный такой табак, шиша называется.

— На гашиш похоже.

— Похоже, но не он. Я же сказал, это не наркотик. Кроме того, и не так вредно, там специальный фильтр есть, никотин отсасывает. А ощущения, говорят, очень глубокие. Очень сильные. Очень, я бы сказал, э… конструктивные.

— Чего?

Денис смутился, а Турецкий подумал, что после знакомства с Боженой Долговой Грязнов-младший довльно часто стал применять эпитеты, которые раньше ему были несвойственны. Собственно, прежде Денис прилагательными вообще не пользовался. Его речь обычно состояла из существительных, называющих предметы, с которыми ему приходилось иметь дело, и глаголов, кратко характеризующих их действие. Но в конце концов, ведь это здорово, подумал Турецкий и хлопнул по плечу своего молодого приятеля.

Турецкий распечатал пачку, сунул сигарету в зубы и наклонился, чтобы поднять выпавший из пачки флайерс. Повертел в руках и уставился на него с недоумением. На вкладыше было написано дословно следующее (Турецкий прочитал вслух, безо всякого выражения):

Тихо дремлет река.

Темный бор не шумит.

Соловей не поет,

И дергач не кричит.

— Дядя Саша, вы что? — забеспокоился Денис. — Переработали? Какой соловей, какой дергач?!

— Это еще не все.

Ночь. Вокруг тишина.

Ручеек лишь журчит.

Своим блеском луна

Все вокруг серебрит.

Сергей Есенин — певец экологии

А что на обороте? «За экологическую поэзию! Покурил — выброси в урну». И совсем уже крохотными буковками: «Совместная акция Гринпис и Института русского языка РАН».

— Вот черт, у меня тоже, — сказал Денис, доставая из «Мальборо» аналогичный вкладыш:

Серебрится река.

Серебрится ручей.

Серебрится трава

Орошенных степей.

Ночь. Вокруг тишина.

В природе все спит.

Своим блеском луна

Все вокруг серебрит.

Сергей Есенин — певец экологии

Ай да Кривой, подумал Турецкий, ай да сукин сын! Ушлый «ботаник» оказался, дай ему бог здоровья.

Денис с сомнением разглядывал сигареты, потом сказал, сунув одну себе в зубы, но так и не закурив:

— Или, может, вообще бросить это дело, а, дядя Саша? Закодироваться, что ли? Или леденец сосать каждый раз, как курить захочется? Ведь губим же себя.

— Леденец, говоришь, — задумчиво переспросил Турецкий. — Каждый раз, как сигарету захочется? А вдруг мы подсядем на это дело?!