— Не то, о чем ты подумала, — насмешливо бросила бабушка. — Когда закончится любовь, будет неприятно сталкиваться в лифте. Хотя… этому тоже стоит научиться — переводить страстные чувства в бесстрастные, вежливые отношения.

— Ладно. Говори, сколько ей лет? — Гутя решила представить себе картину во всей полноте.

— Четыре, — сказала Тамара Игнатьевна.

— Ско-олько? — не поверила Гутя. — Но ему-то почти шесть. Что ему делать с такой малявкой?

— Образовывать. Доводить до своего уровня. Учить уму-разуму. На что еще способен мужчина, когда рядом существо, подходящее тебе? — В голосе ее слышалось веселье.

— Да чему он учит ее? — Гутя закатила глаза.

— Он читает ей сказки Андерсена вслух. Полезно, верно? Для него самого. Он рассказывает девочке про покемонов.

— Да они уже вышли из моды, — фыркнула Гутя.

— Но она про них не слышала.

— Ну да, возлюбленная еще не родилась. Кстати, а откуда появилась наша любовь?

— Переехала с мамой к бабушке. Прежде жила в Котельниче.

— Сегодня проезжала мимо, весь городок в снегу, — заметила Гутя.

— Они приятные люди, — одобрила Тамара Игнатьевна.

— Какой теперь у нас ритм жизни? — спросила Гутя.

— Едим кашу и уходим. Потом возвращаемся, обедаем. Днем наша любовь спит.

— А мы?

— Мы жадно давим взглядом часы, подгоняя их к четырем, чтобы бежать обратно. До семи проводим время у нее, а потом возвращаемся.

— А почему не зовем к себе?

— Там сто-олько игрушек! — Тамара Игнатьевна развела руками, пытаясь изобразить корзину, в которой все эти игрушки лежат.

— Ты думаешь, это навсегда? — Гутя прислушалась к шуму воды в ванной. Сын не выходил. — Он у нас, случайно, еще не бреется?

— Пока нет. Но я его уже застукала за попыткой. Он нашел помазок Сергея и водил у себя под носом.

— Понятно. По-моему, у меня растет лихой сын.

— Лучше лихой, чем бука, — сказала Тамара Игнатьевна. — Я за то, чтобы мой правнук был дитя своего времени.

Наконец Петруша вышел из ванной.

— Привет, мама, — сказал он. — Понюхай, я хорошо пахну? — озабоченно спросил он.

Она наклонилась и втянула воздух. От лица мальчика исходил аромат свежего арбузного мыла.

— Потрясающе пахнешь, — похвалила она. — Молодец.

— Я зубы тоже почистил, — добавил он.

— А я тебе привезла подарки, — сказала Гутя.

— Покажи.

— Пошли. Пойдем, бабушка.

Она вынимала вещи из сумки, бросала на диван.

— Тебе… А это прабе…

Радуга вспыхивала над диваном и пятнами ложилась на зеленый плед.

— А Тоне есть подарок? — спросил Петруша.

— Вообще — нет. Я не знала о ней. Но ты можешь подарить ей что-то. Выбирай.

Петруша долго копался в вещицах, пока наконец не стиснул в руке пакетик с жевательным мармеладом.

— Это ей, — сказал он. — Она любит сладкое. Она же девчонка. — В его голосе звучал неподдельный восторг.

Гутя испытала странное чувство, оно испугало ее — он вот-вот уйдет от нее. Вот-вот? Смешная! — одернула она себя. Смешная? Сейчас ему почти шесть, через десять лет — шестнадцать. А это уже возраст настоящей любви… А ей самой… ей будет только… Ей будет меньше, чем Полине сейчас. И что она станет делать с собой? Со своей нерастраченной любовью?

Она нахмурилась. Петруша заметил перемену в лице матери и спросил:

— Тебе жалко, да? — и спрятал пакетик за спину.

— Жалко? Конечно, — кивнула она, потом спохватилась — сын не мог прочесть ее мысли, а если бы прочел, то не понял, о чем они. Пока не понял бы. Но очень скоро поймет. — Нет, не конфеты. Вот, возьми еще, — она протянула ему пакетик печенья, — скажи, от меня.

Он наклонил голову набок.

— А можно я не скажу, что от тебя? Пускай от меня.

Тамара Игнатьевна расхохоталась.

— Каков поклонник! Молодец.

Гутя кивнула:

— Скажи, что все от тебя.

Петруша убежал, едва захлопнулась за ним дверь, как женщины расхохотались. Они смеялись долго, почти до слез. Потом наконец Гутя спросила:

— Как ты думаешь, это надолго?

— Ну… если так дело пойдет, то еще неделя страсти нам обеспечена. А потом… — Она вздохнула. — А потом — сама знаешь что.

— Что? — подталкивала ее Гутя.

— Кто-то кому-то надоест, — сказала Тамара Игнатьевна.

— Почему ты так думаешь?

— В этом возрасте день, как год. А платонические чувства столько не живут. Главное — проследить, чтобы обошлось без сцен.

— Каких?

— У девочки большая собака. Она — тоже привлекательная часть страсти.

— Собака?

— Бразильский мастиф.

— Ох! — Гутя отшатнулась от бабушки.

— Он не опасен. Сейчас, когда любовь. Чтобы потом был не опасен. Надо проследить, чтобы они расстались по-хорошему.

— Но Петруша скоро пойдет в сад.

— А девочка там никогда не была. И не пойдет. Ей возьмут няню.

— Значит, сад нам поможет.

— Надеюсь. Но вообще, скажу тебе, такой опыт полезен. Надо учиться читать не только книги, но и чувства, — сказала Тамара Игнатьевна. — Мы об этом раньше не знали и совершали слишком много ошибок.

— Пожалуй, — кивнула Гутя. — Полина тому пример.

— У нее снова что-то не клеится?

Гутя улыбнулась.

— Уже снова склеилось, — сказала она.

Гутя рассказала бабушке о последней поездке с матерью по магазинам, о том, как она кинулась на зов по телефону.

— Иногда я начинаю думать, что сама виновата в том, какая жизнь ей выпала.

— Ты про то, что забрала меня к себе и тем самым лишила ее чувства ответственности?

— Господи, откуда такой высокий стиль?

— Не я придумала, это Полина мне сказала.

— Глупости. Не в этом дело. Просто тот случай в моей жизни, когда я вела себя не так, как следовало. — Тамара Игнатьевна вздохнула. — Я тебе рассказывала.

— Ты на самом деле считаешь, что навлекла кару на всех нас?

— Как ни глупо звучит, но иногда я начинаю так думать.

— Брось, бабушка, — Гутя махнула рукой, — все это сказки.

Тамара Игнатьевна пожала плечами:

— Хотела бы я так думать. Но хотение без проверки жизнью — ничто.