— Ущипни меня.

— Я тебя лучше пристрелю. — Баобабова вытаскивает пистолет и приставляет к моему виску. — Чтоб не мучился. А потом себя.

— Лучше наоборот, — отвожу ствол в сторону. Склоняюсь, подбираю у самого порога кусок грунта. — Жирная и плодородная. Сколько здесь пшеницы можно было бы вырастить.

Баобабова сильным ударом выбивает из моей руки влажную грязь.

— Не трогай. Улики нельзя трогать без перчаток. Вызовем следователей, они разберутся.

— Кого вызовем? — нервно усмехаюсь.

Машка понимает, что сморозила глупость, но вида не показывает.

— Предлагаю идти в глубь континента. Рано или поздно выйдем к жилью. Должен же был кто-то остаться после… Леш, а можно назвать данное природное образование техногенной катастрофой?

— Называй. — Мне все равно, как будет названа земляная пустыня. — Не думаю, что нам стоит куда-то идти. Мы одни в этом мире. Одни. И никто нам не поможет.

— Ой, Леша, только не начинай ныть. Исчезновение восьмого отделения — еще не повод впадать в панику. Представь, что исчез не окружающий тебя мир, а мы исчезли для окружающего нас мира.

Машка даже сама удивляется тому, как умно выражается. Про меня и говорить нечего. Я привык, что напарница больше работает пистолетами.

— Подумать надо, — я тоже могу умно выражаться, когда прижмет. Прикрываю дверь, оборачиваюсь.

— Доигрались!

Понятно, что произносим мы с Машкой одновременно совсем другое слово. Иногда, как это бывает у настоящих напарников, наши нехорошие мысли работают параллельно.

Кабинет, ранее напоминавший расположенную за окном свалку, чист. Ни соринки, ни щепочки, ни кусочка пепла. Вымели подчистую. Только в самом центре комнаты на голом полу лежит зеленое надкусанное яблоко.

— Узнаешь штуку?

— Думаешь, та самая штука, что Безголовый на прощание оставил?

— А мы думали — граната.

— Это ты думала, а я знал. Хороший подарок. Мы когда в последний раз обедали?

— Не двигайся, — шепчет Баобабова. Расстегивает косметичку и извлекает из бездонной тары капитанский бинокль. Долго стоит, производя исследования. — Кажется, оно шевелится.

— Налицо явная агрессивность?

— Ты у него спроси. И про обеды забудь.

Яблоко, мелко вибрируя, начинает кататься по полу, с каждым разом увеличивая радиус действия. И это нам не нравится.

— На. Держи, — Машка одной рукой вынимает из косметички саперную лопатку, — если станет рыпаться, пристукни.

Саперная лопатка в умелых руках старшего лейтенанта милиции — грозное оружие. Улика чуть сбавляет скорость, но подбрасывает нам новую неожиданность. Там, где прокатилось яблоко, пол становится черным, гладким и блестящим. А яблочко катится все дальше. Надкусанный фрукт останавливается только тогда, когда черное пятно на полу становится прямоугольным и достаточно большим, чтобы его не спутать ни с каким другим черным пятном.

— Лешка, я знаю, что это. Идеально плоский экран.

Баобабова угадывает на сто процентов. Остановившееся яблоко подпрыгивает на месте, шмякается о черную поверхность и превращается в золотистые буковки.

— Витязь, — по слогам читает Машка.

— Белорусской сборки, — догадываюсь я.

Плоский экран, услышав наши слова, вспыхивает и показывает первую цветную картинку. Городскую свалку, на которой несколько бульдозеров раскатывают горы мусора. Воронье кружит вокруг работающих машин, высматривая добычу.

— Родина, — всхлипывает прапорщик.

Экран коротко вспыхивает. Теперь мы видим коридор восьмого отделения. Мимо проходят люди, они что-то говорят, но мы ничего не слышим. Изображение без звука, но с теткой дублершей в низу экрана. Появляется капитан Угробов. Останавливается перед нами и начинает махать руками, интенсивно раскрывая при этом рот.

Баобабова, заикаясь от волнения, переводит слова начальства:

— Говорит, что еще три трупа обнаружили. Говорит, что мы бездельники. Говорит, что, несмотря на наши заслуги перед обществом, отгулов нам не видать, как потерявшим собственные головы.

— Товарищ капитан! — бросаюсь вперед, чтобы отстоять честь мундира, но Баобабова вовремя перехватывает меня.

— Смотри, новое кино.

Последняя кинолента самая интересная. Неизвестный киномеханик показывает нам события, ранее описанные на листах, которые прислал Садовник. Кладбище, кресты, черная плита, поклонники и кумиры, вылезающие из треснувшего экрана. Все настолько реально, что я чувствую искреннюю зависть к режиссеру, снявшему несомненный бестселлер.

— Ой, Лесик, глянь-ка!

Сцена массового убийства на кладбище пропадает, и на экране появляются знакомые плечи Безголового. Внизу экрана сидит девушка. Плечи вздрагивают, а девушка поднимает правую руку с загнутым пальцем.

“Кто?”

Экран гаснет, черное стекло лопается на миллионы осколков и исчезает, просачиваясь сквозь пол.

— Я больше этого не вынесу. Почему он к тебе пристает с дурацким вопросом?

— К нам.

— Все равно, это выше моих сил. Лучше умереть сейчас, чем всю оставшуюся жизнь видеть перед глазами этого урода.

В доказательство серьезности своих намерений Машка достает из косметички веревку с мылом, дотягивается до крюка, где некогда болталась лампочка, и сооружает средневековую виселицу. Опробовать приспособление предлагает мне. Отказываюсь, вызывая тем самым приступ гнева. Машка на взводе. Набрасывается на меня, демонстрируя плохие нервы и мертвую хватку.

— Это все из-за тебя! Ты во всем виноват. По подземным переходам гулять вздумалось! Вот теперь и расхлебывай!

Объясняю, как могу, что моей вины в происходящем нет. Никто не заставлял Баобабову брить себе голову. Была бы как все нормальные прапорщики, с волосами, может, и беды не случилось. И не попали бы мы в глухомань, из которой никогда не выбраться. А еще говорю, что самое лучшее, что мы можем сделать, так это уснуть, увидеть сны и проснуться уже в нормальном, привычном для нас мире.

— Все будет удовлетворительно, — я даже сам верю в то, что говорю.

Машка всхлипывает, но соглашается.

За окнами комнаты наступает ночь. Это странно. В мире, где ничего нет, кроме коробки с двумя сотрудниками никому не нужного отдела, присутствие смены дня и ночи более чем удивительно. Потемки наступают так стремительно, что мы с Баобабовой на некоторое время теряем друг друга из виду. Приходится ориентироваться по голосу. Вдвоем в темном кабинете не так страшно. Забыты обиды, забыты претензии. Мы из одного отдела и одни в целом мире.

Мы ни о чем не говорим. Зачем слова, когда и так понятно — наше положение отвратительно. Хуже, чем тогда, в тайге, на секретном предприятии с исчезнувшим персоналом. Перспективы выбраться — никакой.