– И кажется вполне уместным, – продолжал он в размышлении, – что этот портрет рода людского должен создаваться искалеченным ветераном. В конце-то концов, Евангелия повествуют о проповедях плотника, человека из народа. – Он прикинул, не ересь ли это. Но затем, засмеявшись тому, с какой серьезностью собственные мысли толкали его осудить самого себя, он сообщил лошадиным ушам: – Книга способна лишь на столько-то, и доверять книге можно не более, чем в этих пределах. Если прочитать христианские учения повнимательнее, становится совершенно ясно, что у некоторых апостолов не все было в порядке с головой. И я не намерен быть менее умным, даже для Бога! Однако поразмыслим-ка над моими последними словами. Сдается мне, что я совсем недавно вел себя будто один из этих помешанных апостолов, встретившись с герцогиней в ее роскошной берлоге и навязывая трепетную совесть ее гордому сознанию. – Он криво улыбнулся. – Она чуть не съела меня без гарнира. (Встреча с герцогиней, ее внезапный припадок иррационального гнева, смятение, с которым он покинул ее дом… вспомнить все это без содрогания было трудно. Однако здравомыслящая природа истины напомнила ему, что ее поступки были и ничем не вызваны, и крайне ожесточенными по духу.) Быть может, ее сердце не ведает, что творится с ее рассудком. Это, во всяком случае, стало ясно из ее непостижимой вспышки. Не может она быть настолько недоброй! Вспомни ее большие красивые глаза! – Он натянул поводья и остановился. Вспоминать красоту герцогини было наслаждением, даже если большая часть ее злобы и презрения была обращена против него. Она ведь слушала его с истинным вниманием, пусть даже замкнув слух и не отступая от своей цели. – Но посмотри, как изменилось мое отношение к ней. Без сомнения, из-за ее чудесных глаз. – Он снова тронул поводья. – Но она должна раскаяться в своем скверном мнении. Нельзя допустить, чтобы она отказалась выслушать правду.

Место намеченной идиллии

Триумф сатиры вновь разжег в Онгоре его честолюбивое стремление получить пост, которым Дениа так беспощадно поболтал перед его носом. Только подумать! Поэт – наперсник императора! В его распоряжении будет весь культурный пруд, полный писателей и драматургов, существ, творящих слова и побуждения, и он сможет опускать в него руки, ополаскивать и тереть, как ему вздумается. Некоторые поэты повадились использовать сомнительные опивки своего лексикона для зловещих и кровожадных персонажей в пьесах. Он задаст им порку. О да, золотая розга высоких классических стихов, чтобы образумить словесных дворняг. Театр предназначен для многословия. Но если он займет этот пост и облачится в пышную мантию власти, то надо будет не отвергнуть театр, но возвысить поэтов. Они станут первыми среди пишущих. А он будет первым среди них. Тем не менее он знал, что пост все так же далек от него, поскольку ему не удалось справиться с Дениа и с шумом, который наделал этот шут-ветеран Сервантес, не говоря уж об отсутствии стихов, начертываемых его собственной рукой. Если ему, манипулируя герцогиней, а также распространяя сатиру, удалось бы оборвать пробежку стреноженного Сервантеса к посту и влияние Дениа, тогда уж звезды обязательно ниспошлют ему необходимое вдохновение для солидного сборника стихов. Чем ему надо пожертвовать? Что, вопрошал он демонов счастливого случая, что от него требуется? Месяц целомудрия? Так он сегодня же вечером порвет с Микаэлой! Его кровь? Он подставится под царапину в какой-нибудь дуэли. Какая-то бессмертная его часть? Если она невидима и не нужна для его честолюбия, так в чем вопрос? Носить шелковую мантию влияния в присутствии императора, быть государственной печатью на словах империи, увенчаться лаврами в Золотой Век империи… острый вкус этой возможности был так силен, что он почувствовал шевеление своего органа, трущиеся половинки желания и предвкушаемого наслаждения.

Стратагемы продвигались удачно. Он решил, что не поедет к герцогине, ведь тогда пришлось бы непрерывно подавлять рвущийся наружу триумф победы. Ему надлежит создать еще один сборник стихов: пока Дениа и его автор-ветеран сохнут, его новые стихи заполнят вакуум. Теперь он не сомневался, что император предыдущий сборник вообще не видел. Купаясь в этом оптимизме, он уверовал, что вновь успешно возьмется за поэзию. Было бы недурно, решил он, подыскать тему. Для преодоления иронизирующего влияния памфлетов Сервантеса на установившиеся классические формы имперской литературы лучше всего, решил он, создать оды, целую серию на пасторальную тему. И его имя возвысится, если оды будут задуманы и написаны в особенно красивой местности, достойной темы. Пожалуй, какой-нибудь речной берег под судьбоносным дубом, где он мог бы безмятежно расположиться и слагать стихи, которые вдохновят нацию красотами естественной вселенной! Что-нибудь пасторальное, что-нибудь сельское. Пастушки, овечки, птичье пение, сумерки, лунный свет, зеленые ветви – все, все попадет в них! Теперь, когда эти идеи брезжили все настойчивее, ему пришло в голову, что следует найти определенное место для вдохновения и слегка приукрасить его ради этой цели. Цикл он озаглавит «Идиллия», или «Воспоминания об идиллии», или еще как-нибудь так. Надо подыскать место и превратить его в источник вдохновения для этих стихов.

Старый Рыцарь препятствует бесчинствам мелких демонов

Онгора разослал своих пажей на поиски задуманной идиллии. Где-нибудь поближе к столице, у воды, среди деревьев: он составил список необходимых примет. Они возвратились (без сомнения, через черный ход в таверну в надежде перекинуться в картишки) и доложили о нескольких подходящих местах. Одно его заинтересовало: деревья, хижина и достаточная уединенность.

Он отправился осмотреть хижину и счел ее на редкость подходящей. Намек на дикую природу окрест. Дионис, волочащий свой жезл хаоса, спутывая кусты, расшвыривая белые цветки, мгновенный обволакивающий запах мужской силы. Бегать с лисицей. Красавец-олень в полночь под сияющей луной. Корень, вонзающийся в землю, поблескивая твердостью. Да, подумал он, если тут присутствует дух буйности, тем лучше. Надо привести это место в соответствие с планом. Если удастся сделать его попасторальнее… Облагообразить деревья, расчистить подлесок, сделать тропки более открытыми, освещать их по ночам фонарями с ворванью. Затем украсить хижину. Открытое окно, в котором он сможет позировать. Снаружи скамья, пюпитр, чтобы положить на него тетрадь с – он уже решил – самыми большими страницами. Переворачивать их – одно удовольствие, а наблюдать со стороны – весьма впечатляет. Он уже обдумал свой костюм: мягкая шляпа, широкие рукава. И Микаэла, одетая (не слишком соблазнительно) пастушкой. Она растеряет своих овечек и будет взывать о помощи к нему, лесному философу. Идея стихотворений: философский диспут между пастушкой и философом о пасторальных радостях и блаженстве боговдохновенного отшельничества. Да, в уме у него все уже было готово. Завтра он вернется с помощниками и свершит это преображение.

Откуда ему было знать, что хижина, кроме того, служила убежищем браконьеру, а теперь стала еще и лесной часовней Старого Рыцаря.

Клятвы мести злому волшебнику дурных виршей