перед собой, и устало расстегнул пуговицы на серой шинели одну за другой. Затем повесил ее вместе с кителем на спинку стула и остался в серых брюках галифе и белоснежной рубашке с черными подтяжками. Мужчина хотел было что-то сказать в ответ, но вдруг заприметил книгу, которую я удерживала в руках, и взгляд его в миг стал хмурым.

— Я не разрешал вам брать книги, Катарина, — строгим голосом произнес он, расстегнув удушающую верхнюю пуговицу на воротнике рубашки. — Нарочно выбрали «Критику чистого разума»?

— Я не… Мне просто понравилось изучать язык подобным способом! — я возмущенно поджала губы. — Вы оставили меня одну на целых три часа в этом кабинете. Что мне оставалось делать? Вы хотите сказать, что, прежде чем сделать шаг, мне следует спросить у вас разрешения?!

— Достаточно не трогать вещи, не привлекать к себе излишнее внимание и не допрашивать моих подчиненных, — равнодушным тоном проговорил Мюллер, усаживаясь за стол.

— Допрашивать?! — я возмущенно подскочила с софы. — Я всего лишь уточнила у него… и вообще… Да как вы… Не привлекать внимание? Да мое появление здесь это уже сплошное привлечение внимания! Вы видели, как они смотрели на меня? Словно у меня выросла вторая голова!

— Это вынужденная мера, — он устало выдохнул, принявшись листать папки с бесконечными листами бумаги. — К тому же, их тоже можно понять. Никто не предупредил о вашем визите, да и женщины дальше КПП в большинстве своем не проходят… особенно столь юные, — мужчина с грохотом захлопнул картонную папку и поднял взгляд в мою сторону, вопросительно вскинув бровь. — Или вас смущает, что на вас смотрят мужчины? Что ж, ничем не могу помочь. Вы здесь в первый и последний раз… можно и потерпеть.

Я раздраженно громко выдохнула, показав свое пренебрежение к развернувшимся событиям. Подошла к книжному шкафу и показательно громко задвинула книгу на первую попавшуюся полку. По кабинету раздался тупой стук, и я развернулась в сторону офицера, с вызовом переплетая руки на груди.

— Я не понимаю, что я здесь делаю. Артур может в любую секунду подвергаться опасности.

— У меня много работы, Катарина, и я не могу прохлаждаться на улице посреди ночи, — безучастным тоном ответил он, делая пометки карандашом. — Отпустить к фрау Шульц я вас тоже не могу, возникнет много вопросов и ненужной паники. Я усилил поиски по всему городу, мои люди прочесывают каждый угол, допрашивают местных жителей и уже напали на след мальчика. Ближе к рассвету его уже найдут. В «Розенхоф» вы вернетесь только с Артуром. А пока вы можете прилечь на софу и вздремнуть. Дальнейшее продолжение диалога считаю бессмысленным.

Бессмысленным? Да что возомнил о себе тот высокомерный немец?!

Я сглотнула комок возмущения и опустилась на софу.

— Но фрау Шульц, верно, беспокоится о…

— Я обо всем позаботился, — убедительно произнес он, не отрывая взгляд от бумаг. — Она уже осведомлена, что мы задержались в Мюнхене, и моя матушка любезно пригласила Артура и его кузину остаться переночевать из соображений безопасности.

— Но мы не ночуем в вашем доме, — недоуменно протянула я, бросив в его сторону хмурый взгляд. — Я нахожусь в каком-то штабе и сижу на неудобной софе, на которой мне предстоит провести ночь в одном помещении с вами!

— Ничем не могу помочь. Это единственный диван во всем штабе, — равнодушно отозвался он, все еще избегая моего настырного взгляда. — Могу предложить жесткие скамьи за решеткой, где удерживают преступников до решения суда. Но что-то мне подсказывает, вы будете против.

Мюллер определенно получал необъяснимое удовольствие, издеваясь надо мной. Он определенно любил власть, которая находилась в его руках… И меня это чертовски раздражало, но поделать я ничего не могла.

Я возмущенно выдохнула, опустилась на софу и прилегла, положив голову на подлокотник. Офицер продолжал делать вид, что меня не существует: все так же сосредоточенно листал бумаги, делал пометки карандашом, а синие глаза мельком пробегались по документам в сочетании с хмурыми бровями. Пару раз он откидывался на спинку стула, устало выдыхал, проводил ладонью по лицу, взъерошив кончики светло-русых волос, но снова и снова возвращался к работе.

В ушах раздавалось лишь раздражающее тиканье часов, шелест бумаг и доносились едва уловимые шаги дежурных рядовых за дверью. Время, казалось, покинуло стены и тянулось мучительно долго. Я прикрыла глаза, но, не смотря на усталость, заснуть не смогла.

Я лежала и думала. Думала о том, как можно быть таким равнодушным и бессердечным человеком как Мюллер. Думала о том, почему каждое слово его и действие вызывали во мне бурю негодования и большое количество противоречивых чувств. Но самой большой загадкой для меня было то, как он, знающий русский язык, очутился в рядах СС? Как так получилось, что он вообще говорил по-русски? Какая история за этим стояла? Что с ним будет, если вдруг высшее руководство узнает, что он говорит на языке врага? Погладит по головке и отправит на восточный фронт общаться с пленными советскими офицерами или лишит всех званий, чинов и отправит гнить в тюрьму? Или еще хуже — приговорит к расстрелу.

Я распахнула глаза, когда с последнего разговора прошло около двух часов. Уснуть не удавалось, поэтому я решила первой разрушить оглушающую тишину в кабинете.

— Не могу уснуть, — тихо произнесла я хриплым голосом.

Глаза буравили белоснежный потолок, а руки были переплетены на груди.

— Ничем не могу помочь, — равнодушно отозвался Мюллер, не спуская взгляда с бумаг.

— Расскажите об остарбайтерах, которые работают в прачечной, — я медленно уселась на софе, поправив распущенные волосы. — Мне действительно важно знать. Пожалуйста.

Мюллер не ответил. Все призрачные надежды в миг испарились. Во второй раз.

Он продолжил бегло просматривать документы, ставить подписи, и ни один мускул на его лице не дрогнул после того, как я подала голос. Без зазрения совести начала пристально рассматривать его. Все то же гладковыбритое лицо без единого намека на щетину, впалые щеки, ярко выраженные скулы, сосредоточенный взгляд с межбровной морщинкой, высокий лоб и суженный подбородок. Челка с короткими русыми волосами небрежно растрепана, что видеть было весьма непривычно, учитывая, что офицер всегда был собран с иголочки. Глубокие синие глаза при свете люстр выглядели темными и весьма устрашающими.

В тот момент я признала — Лёлька была права. Немцы и впрямь обладали ровными чертами лица: все как на подбор статные, с греческим профилем, большими глазами, светлыми волосами и аристократической бледностью. Никаких горбатых носов, пухлых губ, миндалевидных карих глаз и рубцеватой кожи. Изъяны во внешности у них были скорее редким исключением, чем закономерностью.

И как бы мне