— Она ведь не скрывается от правосудия? И не эмигрант-беженка, а?

Хороший и закономерный вопрос. Калеб сам неоднократно задавал его себе.

— Если верить НЦКИ, нет. Ее отпечатки не зарегистрированы в их базах данных.

— Ясненько. Значит, криминальное прошлое отсутствует. Вы проверяли базу данных пропавших без вести?

— Послушайте, я проверил все, что можно, — ее нет ни в одной базе данных. Есть одно упоминание о шестнадцатилетней девчонке, пропавшей в нашем штате двадцать лет назад, но в деле отсутствуют ее отпечатки пальцев. Да и описание не совпадает — не тот возраст и цвет глаз.

— В таком случае, можно выпустить пресс-релиз, — предложил Рейнолдс. — Обращение к общественности. Ну, вы понимаете, о чем я: «Полиции нужна помощь в опознании прекрасной обнаженной женщины…» и далее в том же духе. Вы наверняка получите массу откликов.

— От всех одержимых и полоумных придурков в радиусе пяти сотен миль. Нет уж, благодарю покорно.

— Откуда вам знать, что она и в самом деле не чокнутая?

В затылке у Калеба поселилась тупая боль. Одной рукой держа трубку телефона, другой он принялся массировать шею.

— Она нормальная.

— Просто забывчивая, — сухо согласился Рейнолдс.

— У нее сотрясение мозга.

— Она ударилась головой. А это не значит, что она говорит вам правду.

Подозрительный, гад!

Но коллега был прав. Калеб не знал, что беспокоило его больше: то, что Мэгги могла лгать ему, или то, что он так отчаянно хотел ей верить.

— Я попытаюсь уговорить ее показаться неврологу на материке. Сделать компьютерную томографию мозга и попробовать какие-нибудь методики восстановления памяти, — сказал он.

— Правильно, — согласился Рейнолдс. — Накачайте ее амобарбиталом, может, тогда она расслабится и ответит на несколько вопросов.

— Я подумывал о гипнозе.

— Конечно, конечно. Особенно если вы хотите, чтобы помощник прокурора опозорился с ее показаниями в суде.

Калеб гневно стиснул зубы.

— У вас есть предложение получше?

— К сожалению. Хотя, а вы не думали о том, что эта Джейн Доу…[16]

— Ее зовут Мэгги.

— Отлично. Словом, вам не приходило в голову, что, быть может, она вовсе не хочет, чтобы ее опознали?

— Скрывается от кого-то?

— Тоже вариант. Или она встретилась там с кем-то и теперь покрывает его.

Естественно, Калеб думал об этом. Мэгги жила с ним. Спала с ним. Он знал теперь, что кофе она любит сладкий, а секс — быстрый и грубый. Но насколько в действительности он знал ее саму?

Внезапно перед его мысленным взором возник яркий образ Мэгги, играющей с котом под столом.

Мне больно прикасаться к нему, ласкать его, но ведь кот не принадлежит этим людям. Не больше, чем я буду принадлежать тебе, если решу остаться с тобой.

— Ладно, посмотрите, что еще можно сделать, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, — попросил он Рейнолдса.

«А мне придется заняться здесь тем же самым», — подумал Калеб, вешая трубку.

Быть может, Мэгги на самом деле не хочет ничего вспоминать. И разве не этот случай и называется в медицине амнезией? Мозг оберегает себя от воспоминаний о слишком страшных вещах.

Например, сам он старался отогнать от себя память об Ираке, о ботинке Джексона, о лице Дэнни…

Проклятье, да иногда ему хочется забыть самого себя!

До тех пор, пока Калеб готов был манкировать работой, забыв о своих обязанностях, он мог играть в семейную идиллию и делать вид, что у него все в порядке. Делать вид, что нога у него вовсе не держится на железных болтах и рубцовой ткани и что он вовсе не ищет спасения в своей работе, как некогда его отец искал спасения в бутылке. Делать вид, что Мэгги по собственной воле осталась с ним, в его доме. В его постели.

И дело не только в том, что с ней он всегда мог заняться сексом. С Шерили у него все было так же, по крайней мере, поначалу.

Мэгги открыто радовалась жизни. Она наслаждалась каждым приемом пищи, каждым блюдом, наступлением очередного дня, даже переменой погоды.

И еще сексом. Боже, секс она просто обожала! Какие штучки она вытворяла своими руками и губами… И мурлыкала при этом, как если бы ей до смерти нравилось то, что она делает… и что он делает тоже…

Да. Здесь все было по-другому. И сама она была совершенно другой.

Она никогда не жаловалась. Ни на то, что у нее болит голова или ноги, ни на психологическую травму, которую оставило нападение, ни на новую напряженную работу. Ни на странные пробелы в своих знаниях, которые порой наводили Калеба на мысль о том, что нападавший ударил ее слишком уж сильно. Ни на его шрамы, его кошмары и отсутствие прогресса в расследовании ее дела.

Быть может, и ей нравилось разыгрывать семейную идиллию.

Хотя, по мнению Калеба, сама Мэгги никак не подходила под определение «домашняя женщина». Реджина рассказывала ему, что на кухне от нее не было никакого толку.

Но каким-то образом дом оживал в ее присутствии. Калебу нравилось, что она открывает окна, наплевав на проблемы безопасности. Ему нравилось, как пахнет после нее в ванной, нравилось, что она оставляет флаконы с шампунями на раковине, а сахарницу открытой на кухонном столе.

Прошло всего три дня, а она уже заняла прочное место в его доме. И в его жизни.

Его жизни, подумал Калеб с отчаянием. Не в ее.

До того как Мэгги появилась на острове, у нее была другая жизнь. Им придется разобраться с этим и оставить все позади, если они хотят двигаться дальше.

Как иначе он может обеспечить ее безопасность?

Как иначе он может быть уверен, что она не оставит его?

Он приоткрыл дверь в приемную.

— Эдит!

— Шеф… — Она развернулась на вращающемся стуле и протянула ему лист бумаги. — Джордж Уили говорит, что кто-то взял двадцать пять фунтов льда из холодильника и не заплатил.

Калеб удивленно приподнял брови.

— Льда?

— Джордж очень расстроен этим происшествием.

Калеб почесал в затылке. Поддержание ровных отношений со всеми членами общины, напомнил он себе.

— Какие-нибудь ниточки?

Эдит склонила голову к плечу, словно прислушиваясь к ровному шуму океанского бриза.

— Говорят, завтра Бобби Кинкейду исполняется тридцать. Может быть, мальчики затевают вечеринку.