Иногда и вовсе пропадал, если земляк накрывал стол. В огромной больнице тогда грузин было много, и поводов для застолий хватало: дни рождения, женитьбы, уход в отпуск, возвращение из отпуска, удачная операция, защита диссертации, да и просто так.

— Нико Сванадзе из дома приехал! — дыша вином и барашком, не скрывая своей простодушной радости, сообщал Дато, появляясь глубокой ночью. — Вино привез, все привез, посидели, покушали!

На него даже сердиться не хотелось. Он был хороший парень, не злой. Однажды Дато решили разыграть. В то время санитары приемного отделения должны были забирать покойников на всех этажах больницы и отвозить их в морг. За те месяцы, что Дато работал, он ни разу не был в морге, как-то не сподобился, что при его неторопливости и темпераменте было неудивительно.

В общем, ему сказали:

— Дато, в неврологии нужно мертвеца забрать и в морг отправить. Только придется с кровати на каталку его перетаскивать. Один-то справишься?

Дато гордо вскинул голову, еще бы ему не справиться, такому здоровенному. Заглотил наживку.

— Ты как в подвал на лифте спустишься, дуй налево и до конца, там и будет морг, понял?

Коварство заключалось в том, что морг находился в правом конце подвала, а в левом был пищеблок. А бедному Дато решено было сказать потом, что право-лево люди вечно путают, да и вообще все зависит от того, куда лицом встать.

Дато подвоха не почуял, взял каталку и неспешно отправился в неврологию.

Его не было долго, впрочем, это никого не удивило, все знали Дато. Но мы заметили, что он вернулся явно удрученный и, главное, без каталки. Опустился на стул, тяжело вздохнул, нашарил сигареты, закурил. Народ замер в ожидании.

— В этом морге все ненормальные, слушай! — наконец произнес он и характерно взмахнул рукой. — Я туда больше не поеду, клянусь.

Народ, потупив глаза, изо всех сил пытался сдерживаться, боясь себя выдать.

— Я приехал, дверь открыл, каталку завез, говорю им: «Здравствуйте! Вот труп из третьей неврологии, куда класть?» — продолжал Дато, сокрушенно цокая языком. — А они там давай орать-кричать, разве так нормальные люди делают? Ты объясни, покажи, зачем кричишь?

И опять замолчал, затянувшись сигаретой.

— И чего дальше было? — нетерпеливо спросил один из слушателей. — Что сказали-то тебе?

— Да как их поймешь, когда они все орут! — вздохнул Дато. — Я им и говорю, слушай, нормальные люди должны нормально разговаривать, а они в меня миской кинули.

— Миской? — осторожно начал кто-то. — В морге?

— Ну да! Может, кастрюлькой! — с досадой поморщился Дато, пожимая плечами. — Я знаю?

— А каталка? — спросил самый дотошный. — Каталка-то наша куда делась?

— Да никуда не делась, там ее и оставил! На ней же труп лежит! — сообщил Дато. Он бросил окурок в ведро и поднялся. — Пусть сами теперь разбираются.

Вот такой был Дато. С другой стороны, человек с воображением способен принять газовые плиты и духовки за секционные столы, а поварих за патанатомов.

От греха подальше Дато перевели из санитаров в сестры-хозяйки: выдавать простыни и наволочки. Эта работа его полностью устраивала. Он получал на складе каталку белья, оставлял ее в подвале и шел по своим обычным делам — навещать земляков. Возвращаясь, он нередко обнаруживал каталку пустой, охотников поживиться на дармовщинку всегда было с избытком.

— Э-э-э! Пусть берут, если надо! — добродушно улыбался Дато. — Я не материально ответственный.

Иногда какая-нибудь сестра диагностического отделения подлетала к Дато и принималась голосить:

— Дато! Ну сколько можно сидеть, дурака валять!

У меня ни простыней нет, ни пододеяльников! Давай на склад, ведь опять до закрытия ничего получить не успеешь!

И тут Дато становился невероятно важным, чтобы не сказать — надменным:

— Ты кто такой, слушай? Ты почему командуешь, а? Иди свои таблетки-мамлетки раздавай, а в мои дела не лезь! Я тут брат-хозяин!

И если кто-нибудь при этом был рядом, охотно потом объяснял:

— Чтоб какой-то баба со мной так разговаривал!

В сентябре он уволился, решив в очередной — он уже и сам не помнил в какой — раз выйти на учебу, прервав академический отпуск. После этого мы с ним встретились почти через два года. К тому времени я окончил училище, в третий раз провалился в институт и работал медбратом в реанимационном отделении той же Седьмой больницы.

Дато появился неожиданно. Как рассказывали, утром позвонил главный врач Симонян и велел его взять на работу. Такие приказы не обсуждают, тем более в реанимации вечно был дефицит персонала. Дато страшно мне обрадовался, я оказался здесь единственным, кого он знал по службе в приемном покое, поэтому после утренней конференции тут же принялся меня обнимать и угощать «Мальборо». Он поведал, что за это время не сильно продвинулся в учебе, одолев лишь один семестр, и ему в который уже раз пришлось брать академический отпуск. Проведя несколько месяцев дома в Тбилиси, он почувствовал, что скучает по Москве, по больнице.

В отделе кадров ему предложили пойти медбратом в реанимацию, и он, особо не думая, согласился.

В отделении я работал уже с полгода и тут же клятвенно пообещал Дато, что раскрою ему все премудрости этой работы, помогу и подскажу, если что. Я водил его по блоку, рассказывал с большим воодушевлением, демонстрировал больных, аппаратуру, шкафы с растворами, ящики с лекарствами, лотки с инструментами. В какой-то момент я увидел, что Дато слушает вяло, без особого интереса, к тому же все время оглядываясь на дверь. Наконец он сказал: — Алеша, дорогой, я на минутку поднимусь к ребятам, давно никого не видел, ни Тимура, ни Георгия, ни Нико.

Я вздохнул, понимая, что эти сутки буду работать за двоих, а реанимация — это тебе не приемный покой, тут и полной бригадой вечно зашивались.

Да, он не изменил своим привычкам, уходя утром, появляясь к вечеру. К тому же от его присутствия не было никакого толку, он ровным счетом ничего не умел и даже не собирался ничему учиться. А годы, проведенные Дато в институте, странным образом никак не отразились на его знаниях и кругозоре.

Очень быстро и остальные поняли, что работать в паре с Дато — это пахать в одиночку, и начали бесконечно жаловаться заведующей отделением Суходольской.

Та пригрозила Дато увольнением, и как только он в очередной раз слинял к своему бывшему однокурснику Тимуру в хирургию на всю ночь курить, болтать и вспоминать былое, тут же воплотила в жизнь обещанное. Но не успел Дато отправиться в отдел кадров с подписанным заявлением, как Суходольской позвонил главврач и произнес лишь одно слово: «Оставить!» Поговаривали, что у отца Дато имелись связи на самом верху.

Зато он пообещал сам уволиться ближе к июлю, собираясь сначала съездить домой, затем отдохнуть на море в Батуми, чтобы набраться сил перед очередным учебным годом. Ему ставили всего два-три суточных дежурства в месяц, а те несчастные, с кем он был в паре, при взгляде на график хватались за голову и негромко матерились.