oppositorum, и поскольку алхимия – в любом случае путь к божественному, независимо от того, какому божеству поклоняешься, ему приходится верить расхожей мудрости, почерпнутой из этих историй. Демиургов убивают с помощью алхимии при полной луне, когда ее свет падает на землю, словно в цикле трансмутации. Вопрос в другом – как. Алхимия – не что иное, как разложение материи вплоть до ее сущности. Но если демиурги, по сути дела, – сам эфир вселенной, из чего состоят их тела? И если они поистине божественны, как можно разложить на составляющие самого Бога?

Маргарет однажды сказала, что ее мать ничего не желает больше, чем хала, так что Ивлин наверняка знает, как с ним быть. Возможно, где-то она записала это.

Уэс с трудом поднимается со своего места и принимается осматривать полки в призрачном, мерцающем свете алембиков. На старых фолиантах скопился слой пыли в дюйм толщиной, их так часто читали, что позолота облетела с корешков. Несколько книг на самой нижней полке привлекают его внимание. «Материя всех форм». «Душа элементов». «Малахиева хризопея». Последняя – тоненькая, пожелтевшая брошюрка, с виду настолько ветхая, что может рассыпаться в пыль от одного неосторожного взгляда. Предельно бережно Уэс вытаскивает ее с полки и переносит на письменный стол.

В «Хризопее» содержатся одни иллюстрации, это скорее книга для записей, нежели руководство. Алембик, подписанный буквами языка, неизвестному ему, цикл трансмутации из двух кругов, но без каких-либо рун, а на последней странице – самый мистический рисунок из всех, какие ему доводилось видеть. Лиса, глотающая собственный хвост. Глаза у нее огромные, чисто-белые, обрисованные исступленными черными штрихами.

Со странным смущением он закрывает книгу и отодвигает ее на край стола. Если в «Хризопее» и содержится некий секрет, касающийся хала, сам он ее не переведет. Уэс старательно подавляет в себе досаду. Вот возьмет Ивлин его в ученики, тогда, может быть, и объяснит, что это за чертовщина.

Конечно, при условии, что ему удастся алхимическим путем создать оружие, которое убьет хала.

Нет, отчаиваться ему пока нельзя. Следующие несколько недель можно устранять недостатки своих замыслов и проверять правильность теорий. Во время демонстрации от него требуется только подтвердить свои профессиональные качества – и поразить судей настолько, чтобы их внесли в первый отряд. Проще сказать, чем сделать. Неудача обречет их не на бумаге, а на деле. Никому из второго или третьего отрядов не угнаться за собаками.

Уэс роняет голову на сложенные руки. Он устал и обеспокоен, от напряжения у него так болит голова, будто кто-то врубается киркой ему в череп. Если он не подышит свежим воздухом, он уснет прямо здесь и сейчас же.

Он спускается по лестнице, упиваясь полной тишиной дома. Маргарет вернулась с тренировки некоторое время назад, но она, вероятно, у себя, – как обычно, избегает его. Он подумывает спросить ее, не хочет ли она пройтись, но быстро отказывается от этой мысли. Сегодня он не в настроении терпеть отказ или препираться. Схватив тренчкот с вешалки, Уэс набрасывает его на плечи и выходит в ночь.

Снаружи адски холодно. Он складывает ладони ковшиком у рта, дышит на них, чтобы согреть. За его спиной ежится в потемках дом. Свет горит только в комнате Маргарет, виден силуэт ее самой, свернувшейся на подоконнике. Это зрелище вызывает в нем непрошеные чувства, и ни одно из них его не радует. Круто повернувшись, он направляется по утоптанной проселочной дороге через лес. Хоть он и научился ценить суровую красоту Уикдона, секвойи тревожат его не меньше, чем при первом приезде. Немыслимо высокие, с корой, как кожа видавшей виды рептилии. Мили через две среди деревьев открывается просвет с видом на океан. Продравшись через подлесок, Уэс карабкается на скалу.

Далеко под ним на ветру волнуется ржаная нива. Почему-то здесь, наверху, просеивать мешанину мыслей оказывается легче. Даже теперь, несколько дней спустя, его обида на Маргарет продолжает гноиться и нарывать. Он понимает, что нелепо чувствовать себя настолько недооцененным – или как минимум, превратно понятым. Но как бы ненавистно ему ни было в этом признаваться, ее слова по-прежнему уязвляют его.

«Серьезность тебе не идет, Уэс».

А он считал, что эти игры они уже переросли. Открылся ей сразу с нескольких сторон, однако она по-прежнему делает вид, будто не заметила этого – не увидела его. Эти слова она произнесла, чтобы сделать ему больно, и он никак не может понять, почему.

Как и любая другая девчонка, знакомая ему, Маргарет – загадка. В глубине души он все еще чувствует себя четырнадцатилетним мальчишкой и так же растерян, как в тот раз, когда Эрика Антонелло целую неделю не замечала его и красилась в школу вишневой помадой. Раньше она так никогда не делала, и он не знал, чем заслужил это, разве что проводил домой не ее, а Гейл Келли. А когда он пожаловался Коллин, которой в то время было десять, она закатила глаза и ответила: «Да что тут понимать? Девчонки такие же люди, как и ты».

Коллин всегда была мудра не по годам. Он до сих пор не в состоянии измерить глубину этой мудрости. Разумеется, девчонки – это люди. Люди, недоступные его пониманию.

Сырой холод ветра ножом проскальзывает под одежду, Уэс содрогается. Ветер слабо пахнет алхимической реакцией, и когда проносится мимо, Уэс готов поклясться, что различает в его посвисте свое имя. Эти места явно вознамерились свести его с ума.

Хватит уже на сегодня мрачных раздумий.

Он осторожно пробирается в путанице папоротников, отделяющих его от дороги. Ориентироваться на местности он никогда не умел, но этим путем ходил уже бесчисленное множество раз, поэтому часто думает, что мог бы вернуться обратно в усадьбу с завязанными глазами. Но, приближаясь к дороге, он готов поклясться, что деревья вокруг расположились по-новому. Все выглядит незнакомо, и возвышающиеся над ним секвойи враждебно взирают на него.

Уэс делает еще один нерешительный шаг и застывает как вкопанный, услышав, как что-то хлюпнуло у него под ногой. Что бы это ни было, от него смердит серой и тухлым мясом. Смертью.

Он заставляет себя посмотреть вниз.

Исковерканное нечто под его ногами когда-то, возможно, было кроликом, но теперь уже наверняка не скажешь. Кровь и серебристая жидкость сочатся из рваной раны у него на животе, похожие на веревки петли кишок вываливаются на землю. Желудок Уэса болезненно сжимается в отвращении. Он торопливо отходит и сплевывает слюну, которой моментально наполняется рот. И понимает, что лишь одно существо способно так обойтись со своей едой.

Тот самый хала.

Над