Да и что с того?

Избавилась бы, но… судьба-ехидна прочно пустила зубы в руку. Денег нет. А целители обещают девочку… девочки обычно милы, и как знать, не растает ли старческое изношенное сердце папаши? Правда, кто мог предвидеть, что девочка родится настолько… невзрачной.

Серенькая. Скучная. И смотреть-то на нее было неприятно.

Отец все же удостоил визитом.

— Все-таки шалава, — произнес он это с немалым удовольствием. — А ты терпишь… рогоносец убогий. Что, опять долгов понаделали?

Унизительно.

Но что еще оставалось? Смиренно ждать, просить, обещать, что будет благоразумна… плакаться о том, до чего дороги ныне дети… няньки-гувернеры…

Врачи.

У Мэйнфорда начались галлюцинации. И долго скрывать этот факт не получится. Уже сейчас стоит подыскать хорошую клинику, где о нем позаботятся. А это снова деньги…

— Никаких клиник, — отец был непреклонен. Пожалуй, из всех троих именно Мэйни он полагал наследником, не замечая ни слабости Джесс, ни очарования Гаррета. — Отдай его мне.

Нет.

Впервые она отказала, испытывая от самой возможности отказать ему, проклятью всей ее жизни, хоть в чем-то небывалое удовольствие.

Жаль, он не стал браниться.

Или грозить.

Усмехнулся лишь…

— Дура… и мамаша твоя дурой была, но ты — куда большая. Я подожду. Вы все равно и эти просадите…

А чек выписал щедрый. Денег хватило почти на два года… хватило бы и дольше, но увы…

Время уходило.

Лента же воспоминаний только-только начала разворачиваться. И Тельма ощущала, что не успевает. Что еще немного, и контакт прервется, а она, Тельма, так ничего и не узнала…

…важного.

Пара романов.

Чужие дети. Вряд ли это интересно кому-то, помимо семьи. Еще немного.

Что поместится между ускользающими мгновеньями?

…письмо.

…и букет лилий, роскошные белоснежные цветы. Карточки нет. Зато есть конверт из плотной бумаги и обсидиановый нож, выпавший на туалетный столик, а за ним — клочок бумаги с именем.

— Мама, откуда это у тебя? — Гаррет, как обычно, явился не вовремя. И она дернулась было, пытаясь прикрыть нож, но успокоилась, поняв, что поздно.

— Прислали.

Любила ли она младшего сына?

Наверное. Если кого-то любить, то его. Мил и очарователен. Порой утомительно очарователен, и это в нем от отца… врожденное свойство, немало способствовавшее карьере. Но глуп… недалек… непоследователен и несдержан.

С другой стороны, умным сложней управлять.

А его несдержанность, его ошибки, его маленькие тайны, которыми Гаррет делился лишь с матушкой… его святая вера, что уж она-то знает, как правильно, стоили дорого.

— Интересный… подарок, — он протянул руку к ножу, но она не позволила.

— Нет. Это…

…для нее? Гладкий камень. Теплый камень. В свое время он выпил много крови, и потому не остудили его столетия забвения. О да, отец называет ее дурой… и матушку такой же считал, наивно полагая, что если женщина красива, то и глупа.

А она не стремилась его разубедить.

Зачем?

От дур не запирают сейфы. И важные бумаги не прячут. С ними быстро перестают считаться, полагая, будто бы вреда не будет, если дура пролистнет книгу-другую. Ей интересны картинки? Что, помимо картинок, она способна понять?

Старые дневники?

Рукописи.

…тайны. Загадки. И, что гораздо важней, отгадки.

Нож был подарком. И она даже поняла, от кого и зачем. Осталась малость.

— Дорогой, — она всегда разговаривала с Гарретом мягко, так было проще. — Послушай, мне нужно, чтобы ты свел знакомство с одной женщиной… близкое знакомство, если ты понимаешь, о чем я…

Понимал.

— А моя помолвка?

— Разве она тебя останавливала когда-нибудь? Просто постарайся вести себя… благоразумно. У этой женщины есть одна вещь, которая очень нам нужна.

— Зачем?

— Ты же хочешь примерить корону? — она всегда знала, что сказать сыну. — Тогда следует собрать камни… вернуть камни…

…и силу, которую ее отец вздумал подчинить.

— И как ее зовут?

— Элиза… Деррингер. Во всяком случае, так она себя называет…

…время закончилось.

Сердце обмерло. И Тельма, вцепившаяся в чужую память — о, как не хотелось отпускать ее, — вынуждена была отступить.

Не шаг.

Половина шага. Половина тягучего вздоха, который щекочет шею. Чей-то голос…

— …девушке стало дурно.

И ответ Мэйнфорда:

— В ваших коридорах мало воздуха.

— Ей нужна помощь…

— Я сам позабочусь о своей невесте.

Он это нарочно.

Для Тео, что держался тенью, наблюдая за спектаклем. Для того, второго, оставшегося безымянным, притворившегося ушедшим. Для целителей.

И своей матушки.

— Ты же сама хотела, чтобы я женился…

…теперь ее точно убьют.

Кохэн, сын Сунаккахко, парил над миром. И крылья его были сильны. Эти крылья поднимали его выше и выше, пока не подняли к самому солнцу, жар которого опалил перья.

— Что ты творишь, безумец? — спросило солнце.

— Я хочу сгореть.

— Зачем?

— Тебе нужны сердца, чтобы пылать. Возьми мое.

— Ты готов его отдать?

Солнце смеялось и пускало огненных змеек по перьям. Перья тлели, и вонь их окутывала Кохэна. В ней не было ничего благостного или праздничного, обыкновенный смрад жженого пера…

— Да.

— А взамен?

— Я возвращаю долг… когда-то никто из вас не пожелал взять меня. Я был слаб. И труслив.

— Что изменилось?

— Я изменился.

Он не продержится долго, еще мгновенье или два, и ветер уже пробирается сквозь рваные дыры в крылах.

— Теперь я готов… слышишь…

Небо ускользнуло. Сбросило Кохэна, разом отняв опаленные крылья. И земля понеслась навстречу.

— Ты больше не боишься смерти? — голос солнца таял.

— Боюсь.

Но он способен переступить через этот страх. Теперь — способен. И не закрывая глаз, он смотрит на землю.

Красиво.

Священная зелень лесов. И желтизна степи. Каменное кольцо, запершее сердце Атцлана. Сам Атцлан, черная пуповина, ведущая в Бездну. И тысячи, сотни тысяч сосудов, пронизывающих плоть земли.