и кидают летние цветы на дорогу, смеются, выходят погулять по ночным улицам. Терпкого заводского дыма между крышами почти не видно, а с них самих глядят на лунное небо дети, держа в руках странные игрушки из соломы. Мне стыдно оставлять грязь на таком замечательном полу, даже ходить по нему — уже преступление против нравственности и искусства.

Но и не только пол поражал красотой красок — все стены, вплоть до последних метров, были также предметом творчества художников. По краям стен стояли многочисленные разобранные сваи, а кое-где они и не были убраны.

Помещение храма — это одна большая галерея, плод труда целых поколений, засохшие краски, насчитывающие десятки, сотни лет, изображающие множество непонятных историй, о которых сейчас не вспомнит даже самый умудрённый годами старик. Ни алтаря, ни икон, ни песнопений, ни пряного запаха ладана — лишь память о событиях, давно ушедших, ставших почти легендой или страшным сном атеиста.

— Необычный у вас храм. — сказал я, водя глазами по разным рисункам. — Здесь хоть иногда поют?

Акустика потолков располагала к небрежному вокалу. Мне даже самому захотелось немного покричать или хотя бы протяжно свистнуть, чтобы мой голос распался на десятки смутных очертаний и прошёлся по всей церкви, словно мартовский кот по забору.

— Когда-то давно, во время Ильзы и Эрика, десять священников становились в лунный круг и пели здравицу господу богу. — с ноткой ностальгии ответила Вивиан, нежно кружась в лунном ореоле. Святое место придавало её движениям неуловимую грацию и сладкий женский привкус соблазна.

— И где ещё девятка человек? — спросил я, стараясь не слишком пялится на женщину. — Ссохлась и распалась на храмовую пыль?

— Сейчас у нас только один священник — господин Бартимор. — значит, бургомистра зовут Бартимором, уже что-то. — Он обновляет рисунки, молится, читает древние пророчества и спит на месте пересечении потоков по календарным дням. — мадам неловко остановилась в центре нарисованной луны и чуть дёрнулась, как от небольшого головокружения.

— И где это пересечение потоков?..

Я и сам понял, что вопросы излишни: в центре нарисованной луны, где ж ещё. Без спросу я встал туда, изрядно потеснив даму, и выпрямился во весь рост, выдумывая себе будущую благодать… Её не последовало. Я даже не научился летать, что за магия!

— Потоки могут чувствовать только маги, не расстраивайся. Я привела тебя сюда не за этим.

Вивиан вязла меня за руку и подвела к фреске с очень старой краской.

— Это — ты. — она указала на кого-то нарисованного недоколобка. — А это — призрак прошлого. — очередной колобок, только с волосами подлиннее. — А это — текст. «И войдет он в разрушенный замок, и дрогнут его уста, увидя призрак прошлого, и бросится он в ноги перед его величием, чтобы помочь в святых начинаниях. Вместе они построят новый мир, мир магии и добра, славы и старых порядков.»

— Значит, я войду в замок и просто буду помогать магичке в постройке нового мира?

— Да, это твоё великое предназначение! — торжественно крикнула женщина, и голос её отозвался в уголках церкви радостно и звонно, как свадебные колокола. Была лишь одна маленькая проблема — мне как-то не очень нравится роль прислуги на старой стене, поэтому воодушевляющий глас судьбы показался мне не лучом света, а фарсом.

— Мда. — я дотронулся до великого пророчества пальцем. От одного из колобков откололся кусок краски.

— Не расстраивайся. — женщина увидела моё замешательство. — нас с Бартимором в этом пророчестве вообще нет, и ничего, не жалуемся.

— Я грущу не потому что я в этом пророчестве не самый главный герой, а потому что… — почему? Какая мне разница? — Потому что мне не нравится, что я просто винтик в какой-то системе. Рассматривать даже одного человека как простое орудие, не это ли главная ошибка всех таких писулек? Человек — это не средство исполнения пророчества, а его хозяин, и он может вертеть его, как душе угодно. — плохой из меня фаталист получается. Я достаточно долго верил в хаотичный путь, который формирует нашу жизнь, но стоило войти в неё чему-то такому, что можно назвать прямым напутствием и направлением, и я уже противлюсь этому. Действительно, я странный человек. Цистган этому виной или мой разрозненный противоречивыми мыслями мозг?

— За наши с тобой разговоры ты уже наболтал на приличный срок в аду. Бог не любят, когда его волю третируют всякие детективы.

— Бог не любит, когда люди говорят, что другие третируют волю бога.

Молчание. Конечно, что же ещё делать в храме, как не молчать и молиться?

— Да ну тебя. — спустя пол минуты ответила мне Вивиан, закончив на этом мои проповеди. — Пошли на выход.

— Да, пора домой…

— Какой ещё домой, не буду я с тобой носится! — вот это новость. — Выйдем здесь, видишь ту дверь? — в цилиндре действительно припряталась одна дверка. — За ней выход прямо в город, только надо поднять каменную плиту. Сможешь?

— Что за вопрос, конечно же… — нет.

Часть 2

— Прощай, Джеймс Браун. — мы довольно тепло обнялись. За короткое время Вивиан стала моей сумасшедшей, сумасбродной, даже немного раздражающей знакомой. Не скажу, что психически нездоровый человек может стать другом… а почему бы и нет, друзей много не бывает, хоть бы и таких.

— Прощай, Вивиан. Надеюсь, ваши пророчества сбудутся и мы вместе поживём в новом сказочном мире. — сказал я чисто из остаточного уважения. Кому хочется строит новый мир без премий и выходных?.. То-то же.

Может, пророчества сбываются только тогда, когда них верят? Есть теория о вере, которая гласит, что бог живёт ровно столько, сколько верит в него народ, до последнего, самого пропащего, неверующего господина в карете и шляпе с пером. Может, так же и с пророчеством? Пока есть тот, кто верит в него, оно непременно сбудется?

— Хотелось бы… очень хотелось. — Вивиан скрылась в квадратной яме. Как только я понял, что она спустилась и свет ей больше не нужен, я вновь прикрыл отверстие тяжеленной плитой.

«Ах, Ан-Рок, мой славный Ан-Рок, он никогда не меняется…»

Я бросился прочь из проулка и выбежал на улицу, не веря своим глазам. Добрая сотня человек, если не больше, окружила полицейские мундиры и галдела, как стая испуганных ворон. Множество людей, непохожих друг на друга, вышли и организовали митинг на сталелитейной улице и не собирались уходить под напором суровых взглядов жандармерии.

Сталелитейный завод всё так же коптил дымом вдалеке, но теперь его отравляющий чад шёл не пассивно-подавленно, а довольно озлобленно, будто фабрика готовилась к битве насмерть и ковала блестящие мечи вместо предметов бытового обихода.

— Эй! — я подозвал