— Так нет их. Уехали с товарищем Константинером, еще с утра.

— Ах да, — как бы припомнил Кузнецов, — я и запамятовал.

Подойдя, вынул из Андрюхиных рук папку, уложил в планшет и извлек из него же формуляр на трактор:

— Изволь.

Пельмень пролистал книжечку, сдвинув брови и шевеля губами, Кузнецов поторопил, глянув на часы:

— Тебе помочь?

Андрюха закрыл книжечку, вернул полковнику:

— Я все. Спешите?

— Чего мне спешить, с чего ты взял, — возразил тот, прибирая бумаги, — вот товарищ полковник приказал сворачиваться.

— Уезжаем? — осмелился спросить Пельмень.

— Собственно, работы тут закончили, — объяснял Батя, снимая папки с полок, складывая их и извлекая моток бечевки, — возможно, что и задержитесь. Скоро станет ясно, — пообещал он и спросил: — Сам-то как, сильно занят?

— Уже нет.

— Тогда подключайся. Товарищ полковник поручил все увязать и перенести в машину.

…К тому времени, как Колька и Яшка добрались к части, все содержимое «канцелярии» было перемещено в «Победу», и сама она как раз выезжала из ворот. Парни быстро скрылись в тень, пропустили машину. Яшка по-особому присвистнул, Пельмень, закрывая створки, коротко глянул, чуть заметно кивнул: вижу, мол.

— Что значит «сворачиваться»? Куда? — возмутился Анчутка, выслушав новости. — Тут же работы еще!

— То и значит, — повторил Пельмень, — с утра Михалыч с Константинером умчались на груженой полуторке в неизвестном направлении, до сих пор нет. Сейчас вон Батя документы повез куда-то.

— Все документы? — быстро спросил Колька.

— На полках ничего не осталось, — подтвердил Андрей.

— И папку «Гладкова»?

— Это наша, что ли, Ольга? — влез Анчутка.

— Нет, — кратко отозвался Пожарский, и Яшка задумался:

— А кто же?

Пельмень же кивнул:

— Видел, да, а что?

— Нет, ничего, идейка одна, — протянул Колька, — надо сообща обмозговать. Так, мужики, слушайте сюда…

Глава 19

Войдя в комнату и разувшись, Вера Вячеславовна без сил опустилась на табуретку.

Неужели наконец-то заканчивается этот день? Долгий, тягучий, липкий, настоящий ночной кошмар. Было ли испытание, которого сегодня удалось избежать?

Звонил вежливый товарищ, невнятно представился, отчетливо прозвучало лишь самое страшное: «МУР». И сердце ухнуло в пятки так, как никогда в жизни не бывало. Никогда! Погиб муж, завывали бомбы, голодали, папа скончался — не было ничего подобного.

А ведь всего-навсего товарищ звонил уточнить причину, по которой были уволены ранее трудоустроенные по оргнабору задержанные Шкулев и Вакуленко…

— Задержанные? — переспросила она, сбитая с толку. — За что?

— За разбойное нападение на товарища Ванина, на почве личной неприязни.

Все внутренности обдало ледяной волной. «Пронесло, — завозилась навозным червем противная мыслишка, — не про меня речь, стало быть, все хорошо, поживем…»

Как хорошо, тихо дома. Оля, наверное, в своей библиотеке копошится, ей и горя мало.

Вера Вячеславовна блаженствовала, закрыв глаза и откинув голову, как вдруг под окнами послышался шум мотора. Скрип тормозов, хлопнула дверь.

Надо бы встать, посмотреть, кто там на ночь глядя приехал, но ноги как будто отнялись. Потом слух, невероятно, по-звериному обострившийся, уловил звонок, шаги в коридоре.

Стук. Отчетливый, уверенный, какой-то чужой.

И снова сердце, остановившись, ухнуло в пятки. Замирающим, чужим голосом Вера Вячеславовна спросила:

— Кто там?

— Кузнецов, — отозвались из-за двери.

Максим Максимович вошел, вежливо пожелал доброго вечера, галантно помог снять пальто, — она так и не удосужилась за своими переживаниями, — попросил разрешения пристроить на вешалку и свой серый плащ. На сей раз он был в форме, без погон, но с красной звездой на груди, выглядел и говорил, как обычно.

Вера Вячеславовна предложила присесть и чаю.

— С удовольствием, — согласился гость, выставляя на стол жестянку английского печенья.

Некоторое время чаевничали молча. Как будто и не было никакого разговора, было тихо, мирно и от его присутствия и молчания — до ужаса спокойно. Вера Вячеславовна как раз по-детски наслаждалась таящим во рту печеньем, когда Кузнецов наконец заговорил:

— Постараюсь быть кратким, хотя это будет непросто.

Печенька тотчас стала безвкусной, более того, липла к нёбу, захотелось ее выплюнуть, но было неловко. Пришлось, давясь, проглотить и запить вмиг опротивевшим чаем.

— Прошу вас, — севшим голосом пригласила она.

— Ваш отказ сотрудничать с седьмым увээр…

— Окончательный.

— И связан он?

Говорил-то он тихонько, вежливо, но жглись эти спокойные темные глаза — страсть. Вера отвернулась.

— Мне бы не хотелось касаться этого вопроса, но раз вы настаиваете… полагаю, что в нашей деятельности, Максим Максимович, есть нечто незаконное.

Она сделала паузу, но ничего не произошло. Полковник, помешивая чай, смотрел прямо, можно сказать, заинтересованно. Приободрил, без тени неприязни или чего-то подобного:

— Слушаю вас. Я вижу, что вам надо высказаться.

Вера Вячеславовна ожидала какого-то облегчения от того, что главное прозвучало. Сбивало с толку полное отсутствие хотя бы следа смущения.

— Я, как и все трудящиеся, бесконечно признательна вам за ту огромную работу, которую вы проделали. Я отдаю себе отчет, что перечисленные средства не покрывают затраты целиком. Это благородно.

«Что ж такое? Смеется он, что ли?!»

Точно услыхав ее мысли, Кузнецов провел ладонью по лицу, точно стирая неуместную гримасу.

— Ведь все эти вещи и предметы, все расходные материалы, они же не могут появиться ниоткуда? А откуда они взялись, Максим Максимович? Откуда кабель, телефоны, откуда эти, как вы их называете, увлажнители? Ведь это же спецснаряжение химвойск. Так?

— Так, — согласился Кузнецов, снова чуть улыбаясь, — позвольте узнать: возникли претензии лично к моему участку работ?

— Нет, и все-таки…

— Вы подменяете собой угрозыск, прокуратуру, ОБХСС, а то и госбезопасность?

Она, донельзя удивленная, вскинула глаза:

— Госбезопасность? Почему…

— А я понимаю, к чему вы клоните, — заверил Максим Максимович, — к подрыву экономической мощи Страны Советов.

Вера осеклась. Он улыбался. Ласково, открыто, по-свойски и с пониманием. И от этого было еще более не по себе.

— Забавная история у нас с вами получается, на фене можно выразить как «динамо». Это, знаете, когда барышня принимает подарки разнообразной цены, но не дает за ручку подержаться. Правда, тут совсем другой масштаб, нет?

Удар точный, меткий и под дых. Она прошептала:

— Подло же. Как вам не стыдно?!

— Мне? Нет. Сравнение обидное — это извините. Параллель-то очевидная: по факту вы, хорошо экономя, добились и показателей, и грамот, и статеек хвалебных отхватили — и что-то не припоминаю, чтобы вы тогда задавали вопросы о происхождении ресурсов…

Вера Вячеславовна, не выдержав, закрыла руками лицо, Кузнецов мягко, но настойчиво отвел ее ладони и, прижав их своей одной большой пятерней, уложил на стол.

— Слушать вы меня не станете, но все-таки попробую объясниться. Антисоветского в моей работе нет. В работе по снабжению любой недоумок, горящий энтузиазмом, всегда найдет что-то «не то»… как этот недоумок