— Вот же оправдательные документы, — ответил Сорокин, хлопнув по бумагам.

Но Колька, покрасневший, сердитый, не отступал:

— Задним числом написать много что можно того, бумажкой прикрыть.

Капитан отрезал:

— Довольно. Вот что, тезка. Я мысль твою понял, можешь быть уверен. Уверенности никакой не испытываю, и оснований для активности нет.

— И что же, ждать, пока что-то стрясется?

— Снова спрашиваю: с чего ты взял, что должно что-то стрястись? Директор на своем месте вправе решать, с кем иметь дела, с кем не иметь. Товарищ Кузнецов — здравомыслящий человек, опытный снабженец, не станет же обижаться оттого, что руководство не одобрило его исполнителей или работы отложили…

Николай Николаевич продолжал, изображая благодушие, гнать гладкие, верные слова, одно за другим, а сам примечал. Он-то видел, что Колька Пожарский в своих лучших традициях что-то замалчивает, и знал, отлично изучив его характер: главное — это вывести его из себя, сделать так, чтобы вскипел этот дурачок, — и тогда из-под взлетевшей крышечки обязательно вырвется нечто важное.

Расчет оправдался полностью. Колька покраснел и забулькал, что твой чайник на огне:

— Это что же, обождем? Когда баба пропадет бесследно или упырь какой глотку ей перервет — тогда и будем чесаться, так, что ли?

Помолчав для порядка, капитан признал:

— Насчет упырей с глотками захватывающе, образно. Книжку какую зачел или у нас где стряслось? Хотелось бы подробностей.

Колька запнулся, но было поздно. Теперь глупо отнекиваться, сам же пришел, никто на аркане не тянул.

И вот в течение четверти часа парень-кремень, Пожарский, записное незападло, надежный, как скала, выдал рассказ об Анчуткином приключении. Осознав, что все равно проговорился, выдал и себя, и Акимова, поведав подробности происшествия у «Летчика-испытателя». И вообще всех, кого было можно, и даже серьгу, отобранную у Яшки, выдал тоже:

— Та самая, что в ухе у той дамочки была, которую Кузнецов на дачу утащил. И ее карточку мне хмырь один на платформе показывал, не видал ли я ее.

— Глянь, эта? — быстро спросил Сорокин, выкладывая фото пропавшей Шамонай.

Парень без колебаний признал: да, она.

— Уверен?

— Точно. И даже фото то же, что очкастый на платформе показывал.

— Очкастый, — Николай Николаевич вынул фото Яковлева, — не этот ли?

— Этот, — вглядевшись, кивнул Колька, и в глазах у него мелькнули удивление, затем страх, — а кто это?

— Рано тебе еще все знать. Скажу одно: это есть сотрудник органов госбезопасности, и бояться совершенно нечего, — внушительно заявил Сорокин, ощущая, что от предвкушения удачи аж ладони зудят, — теперь убедился, что ты далеко не самый умный?

— Само собой.

— А видишь, в отделении никого нет?

— Да.

— Вот, а потому что все работают, каждый на своем месте. Советую заняться тем же, тезка. За сигналы особое спасибо, жаль, что раньше не решился рассказать.

— Так я ж не знал!

— Я тебя и не виню. Давай теперь отметься, вот тут, и, если кто спросит — чего ты тут забыл… особенно Константинер или Кузнецов, понял?

Колька кивнул.

— То так и говори: отмечался, как условно осужденный. И обо всем разговоре вообще молчок. Свободен.

Оставшись один, Сорокин снова погрузился в разнообразные, по преимуществу невеселые думы.

«Так-с. Ну теперь понятно, по каким таким причинам товарищ полковник так возлюбил Пожарского, что стремится не выпускать из виду. Вообще, ситуация аховая. И вроде бы дело-то не наше, пусть товарищи прокуроры да обэхээсэсники разбираются, нам своих кастрюль достаточно.

Только ведь сержант Саныч оказался прав — копать все одно нам придется. Потому что именно на нас висит покойник Павленко, а если то, что сообщил Пожарский, не липа, то висит и Галина. Оно и понятно, есть что наврать начальству — трупа нет, фрагменты на путях, стало быть, работать транспортным. Но мы-то с вами знаем, что убийство на нашей земле, так-с…

Итого два трупа. И если вдруг выяснится, что вот это все, что в серой папке с литерой «К.», — каша и маргарин, что Кузнецов не честный человек, не толковый работяга, не умелый организатор, руководитель отдела, а чистая подделка, блеф, передергивание, то и третий труп вполне возможен. Что ж, все более или менее ясно, за исключением одного: как поступить далее?»

Глава 18

Колька долгие размышления не жаловал, равно как и сомнения. Сорокина он услышал, но понял все по-своему, то есть немедленно перестал колебаться и сомнения отбросил. И пусть у него не все в порядке с мыслительной функцией — на это неоднократно намекали как Оля, так и «многомудрый» Акимов, — зато имеются звериное чутье на опасность, здравый смысл и четкое осознание того, что бывают ситуации, когда прав тот, кто настучит первым.

Так что из отделения Пожарский вышел, горя решительностью и энтузиазмом. Анчутка маялся поодаль, благоразумно рассудив, что нечего ему прилюдно ошиваться возле отделения, терпеливо ждал Кольку.

— Ну что сказал-то, что?

Колька протянул пачку, Анчутка, вежливо поблагодарив, взял папироску, но всем своим видом показывал, что жаждет не табачку, а подробностей. Однако Пожарский таинственно, многозначительно молчал и, по всему судя, упорно что-то прикидывал про себя. Так они, в тишине и раздумьях, последовали обратно в УВР.

…Там тоже происходили события, поскольку и Андрюха Пельмень долго думать не любил и к тому же терпеть не мог оставаться крайним. Дежурно пострадав от угрызений совести, он решил, что Колька себе все надумал и вообще не прав.

«Как раз начальства нет, надо откопать формуляр, ему ткнуть, умнику, — рассудил Андрюха, ожесточенно проводя очередное техническое ежедневное обслуживание, точно по заветам наставления «Шоферу-стотысячнику», — ишь, вообразил. Не хапаный это трактор, а полуторка так вообще наша».

Он решил наведаться в «канцелярию» — так громко именовался кабинет, где было множество бумаг и папок, — и выудить нужные документы.

Вымыв и вытерев руки, Андрюха отправился в корпус командования. Замок «канцелярии» вскрыл без особых усилий, отжав ригель ножиком, осмотрелся. Вспомнил, что документы на транспорт хранятся на нижней полке, слева у стены. Он, Пельмень, сам туда лазил: уточнять напряжение и тип цоколя для задних «габаритов» кузнецовской «Победы». Там же были бумаги на технику.

Папок, подписанных знакомыми названиями винзаводов, шахтуправлений, министерств и прочего, было много, но нужной не находилось. Терпеливый Андрей снова и снова шарил по полкам, просматривая и перечитывая наклейки, и как раз, когда он в сотый раз туповато смотрел на папку, подписанную «Гладкова», в кабинете появился Максим Максимович, собственной персоной.

— Андрей, ты что тут без руководства шаришь? — спросил он без особого интереса, но строго.

Пельмень нашелся:

— Уточнить кой-чего хотел, по трактору вязкость масла.

— Чего ж у