есть нас, и Клин знает, куда они, в смысле мы, отправились — и говорит что вот сюда, к Отрофонеку. Где мы и есть, понимаете? В общем Ян решил пока не обвинять лесных, разобраться, что происходит. Что будем делать?

— Думаю госпожа со мной согласна, нужно уходить отсюда как можно скорее и идти туда, где безопасно. Мы можем жить на Полуострове, можем перебраться в столицу. Хватит с нас боли, Глэн.

Аштанар молчала. Ей было тяжело слушать их и следить за ходом их разговора. Она думала. Ее мир всю ее жизнь рассыпался на осколки, на крошечные зеркальные песчинки событий из ее сказок, ее прошлого, происходящего с ней, мира реального и всех остальных миров. Магуи и Глэн вели ее, до этого были и другие, кто помогал разобраться во всем этом калейдоскопе. Всю жизнь она думала этими осколками, и Магуи назвала тот, что звал ее.

Остров Ланко блистал в последних лучах заката роскошным тропическим цветком. Белоснежные стены Великого шатра, щедро обласканные солнцем и от того обретшие терракотовые, дрожащие отблески уходящего дня, очерчивали фиолетово-голубые тени, набирающие глубину для темнейшего часа ночи.

Здесь, близ сердца Потока, власть теней, глубокая и безнадежная, терпела поражение. Даже в самой густой чаще джунглей мириады светлячков и растений желтыми, зелеными, оранжевыми и слепяще белыми лампочками разгорались в бушующих по всему острову джунглях. Ночные шорохи, скрипы, трепетанье крыл и тихая поступь в тени ветвей знаменовали наступление мистической половины суток, обращая отчаянную безнадежность в пьянящие чаяние манящей дороги меж склоненных под удушающей тяжестью лиан деревьями.

В тот миг Аштанар вспоминала звенящую красоту ночи на острове Ланко, когда они с мамой шли одни среди джунглей по каменным дорожкам с уютными беседками, зазывно шуршащими водопадами и фонтанчиками, в дальней прогулке через весь остров. Они шли вдоль русла Реви, видели мост через впадину Урсэгу, и к утру взобрались на вершину белеющей над островом Суприэры. Тогда Аштанар впервые видела там, на стенах Урсэгу, сияющие отголоски сокрытого в глубине острова Блуждающего родника, великого чуда ее народа.

Иной осколок открылся ей.

Течение приятно кружило и покачивало. В мутной толще воды мелькали стайки кэльпи и сияющие водоросли. Струи воды были теплые, холодные, горячие, такие разные, они играли и были всем ее миром в ту минуту, когда Аштанар наконец нырнула в Аквапарк. Где-то среди толщи воды, далеко и вместе с тем так близко, были ее наставница, великая сказочница Фелина Трим, и совсем незнакомая тогда ей Магуи, первая девочка, не побоявшаяся ее историй. Они дали сил Аштанар добраться сюда, преодолеть свой страх и нырнуть в самое сердце острова Ланко.

Она открыла глаза.

Магуи смотрела на нее, на лице у нее была тревога.

Да, Аштанар очень хотела бы вернуться. Пусть не на остров Ланко, но хотя бы на Полуостров, про это пело ей сейчас сердце.

Она видела, что ее спутники всем сердцем хотят того же.

Но в ней не было сил сказать им об этом.

Потому что сердце говорило ей иное.

Аштанар взяла лист пергамента и начала писать.

Она знала, кого еще не видела, и очень хотела увидеть. Она понимала, что Глэн и Магуи убедят Озори Фонну, всех Отрофон-Кессеев, феллов, ее собственных родителей и даже глупых огненных демонов в чем угодно сейчас. Она верила, они поймут, что ей действительно нужно то, о чем она просит.

“Мне нужно поговорить с Зэбором, без свидетелей.”

Она ждала, пока это организуют. Потом снова долго шла по ковру на верхние ярусы Отрофонека, туда, где жизнь, которую проращивали Отрофон-Кессеи на руинах мертвого города, не могла дать подслушать их разговор. Соплеменники Зэбора остановились, сказали что-то ободряющее и покинули ее. Ее собственные спутники еще раз уточнили, могут ли они пойти с ней, получили ответ и покинули ее. Она вошла в комнату.

Зэбор сидел в проеме окна, и кажется, ему вполне удобно. Аштанар не рискнула взбираться на сплетение коры и ветвей, и выбрала стул.

— Эзобериен, могу ли я звать тебя Зэбором?

Он кивнул. Он не сводил с нее внимательного и немного встревоженного взгляда. На нем не осталось никаких заметных следов пережитого, но Аштанар должна была убедиться:

— Зэбор, в последние дни с нами многое произошло. Я хотела бы узнать, как все это выглядит в твоих глазах. Прошу, помоги мне с этим. Расскажи свои последние дни, как сказку, только для меня, обещаю.

— Я в общем-то не очень хороший сказитель.

— Мне правда очень важно знать. Тебе уже передали то, что я сказала, когда ты упал? — Она постаралась произнести это как могла мягко.

— Да. Я так и знал, что эта фраза была для тебя и значила что-то особенное. Я ошибался, когда думал, что ты видешь будущее, — Его красивое лицо исказила гримаса боли, — И Аштанар, я, я… Я перечитал письмо. Это правда была моя ошибка. С самого начала это была одна большая чудовищная ошибка!

— Зэбор, расскажи мне, прошу.

И он заговорил. Про боль своего народа, про несправедливость, про отчаяние. Про то, как он виноват перед всеми, когда пытал нима из-за своих убеждений. Он так говорил это, что Аштанар видела — он винит себя и перед нею, перед Яном и всеми, кого знает, но не смеет сказать этого в лицо. Но он говорил про свое племя. Про свои чувства к Озори Фонне и каково ему стоять там, в кругу, когда она обличала его. Как он чувствовал себя бесконечно виноватым, одиноким. Как пришел в себя и его чествовали как героя, как отец сказал, что наконец гордится им. Как он слушал планы соплеменников, как плакал у алтаря, как пытался поверить в то, что главное — что он остался жив и все закончилось. Что все это его вина, все из-за его ошибки, от втянул всех в этот кошмар, чуть не стал причиной войны.

— Зэбор, но мы спасли людей.

— Что?

— Тех нимов в Стебиндесе. Без нас если бы крепость захватили, они бы пострадали. Ты открыл проход, по которому их вывели. Пусть Отрофон-Кессеи рассказали тебе, где вход в него,