На этом совещании, после двух заседаний, были выработаны меры противодействия страшному врагу.

Во-первых, решено было убрать весь флот в гавани, защитив входы в них минами, расположенными в несколько рядов, и подводными лодками обследовать воды самих гаваней.

Береговые батареи решено было привести в полную боевую готовность, и они зорко должны были следить воду и воздух.

Кроме всего этого, японское правительство объявило премию в десять миллионов рублей за поимку пирата.

Все эти и многие другие меры были объявлены во все крепости и гавани, и международное совещание окончилось.

Народы вздохнули с облегчением, ожидая благотворных результатов от этих мер.

Спокойнее всех оставалась Россия, у которой флота почти не было и которая теряла в данном случае менее других.

Скорее, даже радость проскальзывала в русском обществе, еще не забывшем последнего своего поражения и следившем за несчастием Японии с малоскрываемым злорадством.

Уязвленное русское самолюбие словно бы было удовлетворено, и хотя печать и призывала правительство и вялую 3-ю Думу к борьбе с пиратом, но среди печатных строк проскальзывало совсем другое настроение и чувство.

Появились статьи, дышавшие радостью, доказывающие, что пират опасен лишь морским державам, имеющим большие флоты, что страшный пират бессознательно возвеличит Россию и, сведя на нет или наполовину флоты других держав, этим самым поставит Россию на небывалую доселе высоту по значению в международном концерте.

Этот оттенок русской печати не укрылся от Европы, и в европейских газетах снова появились догадки и предположения, выражаемые смутными намеками, что страшный пират есть не кто иной, как военный агент одного из самых крупных континентальных государств, овладевшего секретно необыкновенным изобретением.

Вместе с этим в европейских официальных и официозных органах печати послышался заискивающий тон по отношению к России.

В этом тоне проскальзывала невольная боязнь к врагу, успевшему запастись сильнейшим оружием, опасным не только для каждого государства отдельно, но и для всех взятых вместе.

Дипломаты осторожно зондировали почву, тонко говоря о том, что если бы какому-нибудь государству и удалось воспользоваться подобным изобретением, то оно должно было бы иметь его на случай открытой войны, а не для разбойничьих целей, дабы не возбудить против себя весь мир.

Это повело было к небольшим осложнениям, но события, которые вскоре после этого произошли, опять отвлекли общее внимание в другую сторону.

XXIX

Отойдя от берегов Японии на тридцать пять миль к востоку, «Владыка» остановился.

Тотчас же на верхней площадке был поставлен аппарат беспроволочного телеграфа, и друзья дали знать Суравину, что они его слушают.

Ответ не замедлил.

Сейсмограф скоро затрепетал, и Бромберг стал по стуку читать сообщения Суравина.

«Срочной депешей только что получено известие о двойной потере японского флота, – телеграфировал Суравин. – Поздравляю! Принимаются экстренные меры. Все корабли решено убрать в гавани и загородить входы в них несколькими рядами мин. Имейте это в виду и, если хотите, действуйте быстрее, пока это приказание не приведено в исполнение. За все это время Япония исчисляет свои потери по флоту и торговле – в пятьдесят пять миллионов рублей, не считая стоимости мобилизации, которая обойдется ей в такую же приблизительно сумму. Паника всемирная. Русская печать скрытно ликует. В Японии ожидают всеобщего восстания и свержения правительства. Ввиду этого мобилизованная гвардия вся стянута к Токио, где теперь ежедневно происходят военные советы. Узнал про спасенных нами японцев. Они все переведены на броненосец «Цусима», который в настоящее время находится на линии Владивосток – Мацмай. Завтра вся линия уничтожается, и корабли разойдутся по гаваням. Нет ли приказаний?»

– Телеграфируйте, что есть, – сказал Верлов.

И когда Бромберг дал знать Суравину, что приказание имеется, Верлов стал диктовать.

– «Благодарю. Все здоровы. Сегодня же направим удар на «Цусиму». Мною будет произведено еще столько нападений, сколько возможно. Ликвидируйте постепенно драгоценности, а деньги кладите в банк на имя Веры. Можете для этого съездить немедленно в Хабаровск на один день. До свидания».

Окончив диктант, он приказал унести аппарат в каюту.

– Будет лучше, если мы поднимемся на воздух, – сказал он Бромбергу, когда тот возвратился на верхнюю площадку. – Движение по воздуху вдвое быстрее, и на этот раз я думаю произвести нападение сверху.

– Я думаю, что подводная мина опаснее для броненосца, чем воздушная торпеда, – сказал инженер после непродолжительного обдумывания слов Верлова.

– А сколько у нас торпед?

– Девять.

– Можете ли вы быстро изготовить торпеду, разрушительная сила которой была бы ну хотя бы втрое сильнее имеющихся у нас? – спросил Верлов, серьезно глядя на Бромберга и что-то обдумывая.

– Конечно! – ответил инженер, пожимая плечами. – В пятичасовой срок берусь изготовить не одну торпеду, а целых три, благо материала для снаряжения у нас достаточно. Мелиниту много.

– Чудесно! – кивнул одобрительно головой Верлов. – В таком случае изготовьте мне три торпеды самого сильного разрушительного действия. Первой торпедой мы разворотим верхнюю броневую палубу и шканцы, а второй, – в крайнем случае третьей, – пустим броненосец ко дну. Остальными малыми торпедами можно будет заставить остальных держаться вдали и не подходить на помощь и достичь того, чтобы никто из экипажа «Цусимы» не спасся. А ведь это нам необходимо, так как только люди, переведенные на этот броненосец, знают нас в лицо.

– Да, не мешало бы уничтожить единственных свидетелей! – сказал Бромберг. – Тогда мы можем жить безопасно, не рискуя быть когда-нибудь открытыми.

– Итак, с Богом, за работу! – сказал Верлов. – Вера! Подготовь машину для подъема и поднимайся. Как только поднимешься на высоту десяти тысяч футов, возьми курс на север по карте на Мацмай. А я пока пойду немного отдохнуть, а то нервы мои порядочно-таки разыгрались и требуют отдыха. Бромберг будет работать наверху и в случае надобности даст тебе необходимые указания.

– Ступай, милый, я справлюсь. Нянь-Си спит, но когда я устану, то можно будет разбудить ее, – ласково ответила Вера, подходя к машине.

Верлов нежно поцеловал ее руку и, спустившись в каюту, бросился на постель.

И едва его голова прикоснулась к подушке, как крепкий сон, почти моментально, сомкнул его глаза.

В свою очередь, Бромберг принес наверх ящики с мелинитом, капсюли с гремучей ртутью, оболочки торпед и прочие принадлежности, необходимые для снаряжения, и деятельно принялся за работу.

Изредка он отрывался от своего дела, подходил к Вере, делал кое-какие поправки в курсе и давал ей дальнейшие наставления.

Работа кипела, а корабль продолжал мчаться вперед, делая в час не менее сорока пяти миль.

Часа через четыре, когда корабль пролетал над северной частью острова Хондо (Ниппон), Верлов наконец проснулся.

Теперь он снова чувствовал себя бодрым и крепким, снова способным на продолжительную работу,