С семи тридцати до восьми они выпивали, с восьми до девяти укладывали спать детей. Франклин-младший, втайне боясь описаться, отказался спать в одной постели с язвой Джонатаном. Пришлось уступить ему раскладушку в комнате Генриетты. Кэтрин Эпплби, обладательница красных, как винные меха, щечек, была удостоена чести улечься в огромную супружескую кровать, в которую постелили по такому случаю клеенку. Джанет прилегла рядом с малышкой и долго с ней ворковала, пока Марсия ставила в духовку пиццу. Гарольд читал Фрэнки-младшему «Маленькую Золотую Книгу», посвященную минералам, Фрэнки искоса поглядывал на Джонатана, с презрительным видом забирающегося под одеяло с детским детективом под названием «Нежданный гость» в руках. С девяти до десяти взрослые ели, с десяти до одиннадцати болтали, с одиннадцати до полуночи танцевали. Гарольд поставил старую пластинку Эллы Фицджеральд, и обе пары принялись с удовольствием вращаться под звуки «Этих глупостей», «Ты лучше всех», «Я облетела мир». Гарольд и Джанет аккуратно огибали углы, Фрэнк и Марсия держались в центре гостиной, благо что с пола убрали ковер. В стеклянных дверях танцевали их отражения: там была в разгаре похожая вечеринка, две пары то сближались, то отдалялись друг от друга, как пятна на сложенном листе бумаги или как посетители аквариума, которые, не разглядев рыб, подошли ближе и обнаружили на стекле собственные тени.

Марсия, почти стоявшая на месте, следила, как вальсирующий Гарольд уверенно сжимает Джанет ягодицу. На повороте Джанет увидела, как Марсия наклоняется к Фрэнку, как он что-то шепчет ей на ухо. Лицо у него было мокрое, пьяное. Та его рука, которая не поддерживала партнершу за спину, находилась между ее подбородком и его грудью, и Джанет, тершаяся бедрами о бедра Гарольда, догадывалась, что гипнотизер Фрэнк одним пальцем щекочет — Марсии горлышко, другим касается ее груди. Это был один из его немногих мужских фокусов. Пара развернулась, и Фрэнк расстегнул молнию на спине черного платья Марсии. Джанет узрела на губах Марсии жестокую усмешку, всегда появлявшуюся там от усталости или от наслаждения. Глаза Джанет, наблюдавшие за ней из противоположного угла комнаты, казались Марсии огромными, отражающими все происходящее, подобно тому, как надраенный металлический шар, венчающий ограду дома, отражает в искаженном виде все окрестности. Фрэнк нежно расстегнул ей лифчик, палец другой его руки оказался между ее грудями. Она растворялась и одновременно вырастала. Элла пела про то, как облетела весь мир и как угомонила страсти в Испании. У Джанет закружилась голова от вальса и от напора перечеркнутого «молнией» бугра у партнера в штанах. Ей было грустно, что Гарольд вынужден представать дураком перед этими двумя жестокими людьми. Оставшись с ним вдвоем, она легко бы его простила. Ей казалось, что она выросла под самый потолок с кружащимися огоньками, что снисхождение и забота — вот то, что ей лучше всего удается.

Когда музыка стихла, она выпалила:

— Еле стою на ногах. Хочу спать! Кто уложит меня в постель?

Фрэнк так и остался посередине комнаты, Гарольд не отошел от нее.

Чтобы устроиться самим, двум парам пришлось потеснить детей. Малютку Кэтрин Эпплби переложили в постель к худенькой шестилетней Джулии Смит; дверь в комнату Джонатана (он уснул при включенном свете, с раскрытым «Нежданным гостем») на одеяле пришлось затворить, чтобы его не разбудил шум из спальни. Другую постель соорудили, составив вместе два белых дивана.

Отъезд произвел на Джанет странное впечатление, как путешествие куда-нибудь в Сикким или в перуанское высокогорье. Между тремя и четырьмя часами ночи Эпплби завернули обоих своих детей в чужие одеяла и понесли по окаменевшей от мороза лужайке Литтл-Смитов к своим темным машинам. Странным было прощание и ласки напоследок, сквозь одежду, показавшуюся непроницаемыми панцирями; странно было ехать потом следом за машиной Фрэнка по голому берегу, среди подтаявших сугробов, входить в свой пустой дом, неся детей, как воры — добычу, засыпать рядом с незнакомым толстяком — своим мужем, ощущая между ляжками сперму другого мужчины; проснуться уже утром и хватиться ночных странностей, от которых только и оставалось, что признательность в смущенном взгляде Фрэнка да расплывающиеся цвета на телеэкране.

Эта схема — примирение после ссоры, капитуляция после восстания повторялась той зимой три или четыре раза. Тем временем в Турции разбивались самолеты, в Ираке и Того разоблачались антигосударственные заговоры, Ливию терзали землетрясения, на Канарах вспыхивала массовая паника, в Эквадоре рухнула церковь, похоронив заживо сто двадцать девочек и монашек. Джанет пристрастилась читать газету, словно сведения о чужих жизнях могли подсказать, как быть с собственной. Как объяснить свое недовольство? Остальные трое были на седьмом небе. Вряд ли дело в религиозном воспитании родители были спокойными пресвитерианами; отец, щедро жертвовавший на благотворительность, был слишком богат, чтобы посещать церковь (это было бы все равно, что смутить слуг, заявившись на их праздник). Причина не покидавшего ее тревожного чувства была в другом. Она подозревала Марсию, Гарольда и Фрэнка, выпускников колледжей, в знании недоступных ей тайн и в эксплуатации ее невежества. Она чувствовала, как они восторгаются ее телом. Она была их общим богатством. Однажды, подавая им у себя дома в первом часу ночи яичницу (на ней был купальный халат поверх ночной рубашки, потому что она ушла спать с головной болью и отвратительным настроением, но спустя час была вынуждена спуститься, не выдержав доносившегося из трех углов смеха), она нагнулась со сковородкой над кухонным столом, и Фрэнк с Гарольдом принялись оглаживать ее с разных сторон; Марсия, наблюдая это картину, благосклонно улыбалась. Она стала их любимицей, темой для обсуждения. Они никак не могли понять ее клаустрофобию и возмущение и обсуждали «ее проблему» с ней самой, словно причина была не в них самих, не в этой троице.

— Ты когда-нибудь видела, — спрашивал Гарольд, сидя за заляпанным кофейным столиком с кожаной обивкой, — как занимались любовью твои родители?

— Никогда. Максимум — закрытая дверь их спальни в воскресенье утром.

— Бедная Джанет! — всплескивала руками Марсия. — Представляю, как ты кралась в воскресном платье через пустой холл и толкалась, толкалась в запертую дверь…

— Отстань! — огрызалась Джанет. — Никуда я не толкалась. Говори за себя.

— Могу себе представить, как это болезненно, — гнула свое Марсия.

— Джанет — испорченная девчонка, — сказал Гарольд. — Затащить меня в прачечную!

— Потому что у тебя был жалкий вид, — защищалась Джанет, стараясь не кричать, чтобы не раззадорить их еще сильнее.

— Оставьте Джан-Джан в покое, — сказал Фрэнк. — Она очаровательна, она — мать моих наследников.

— Снова Фрэнк заводит наследников, — сказала Марсия своему мужу. Каждый исполнял придуманную роль. Марсия изображала невозмутимость и остроумие, хотя Джанет знала, как много в ней добросовестности, как мало юмора, как обнажены ее чувства. Глядя на нее, Джанет видела нервного ребенка, по неведению делающего гадости.

— Тебе не обязательно защищать Джанет передо мной, — сказал Гарольд Фрэнку. — Я ее люблю.