Крейн был уверен, что кто-то был рядом с ним. Его конь беспокоился, фыркал, бил копытами, скреб землю. Крейн опять огляделся и взвел курок пистолета, что был у него за поясом. Чтобы добраться до Чертовой скалы, он должен был поехать на юг через Стейнтондейл, а затем вернуться к морю около Белл-Хилла. Это путешествие заняло бы у него час времени. Там он мог оставить коня, а потом взобраться по узкой козьей тропе на просторную поляну; когда-то, в далеком прошлом, сюда рухнула с утеса, с высоты ста двадцати метров, огромная масса земли, и образовалось неприветливое, поросшее утесником плато.

Лишь немногие решались посещать это место. Ходило множество рассказов о людях, которые так никогда и не вернулись оттуда, об их душах, скитающихся по узким тропинкам, которые выводили на опасные, покрытые грязью утесы между плато и морем. Чертова скала всегда соответствовала своему прозванью. Здесь рождались легенды о тулаках – непонятных существах, которые слишком сильно желали проникнуть в мир людей и принести в него всяческие ужасы, неприятности, хаос.

Оставшись один, Джекоб Крейн почувствовал, как напряглись его нервы; теперь легенды не выходили у него из головы. Ощущение, что за ним наблюдают, усиливалось с каждой минутой. Он легонько пришпорил коня и, повернув его, решил ехать по тропе опять вверх и дальше, к Белой Пустоши. Оставив позади темный лес и выехав на открытое место, залитое солнечным светом, он почувствовал облегчение. Гроза ушла далеко к югу, и он мог видеть теперь издали крутые завесы, обрушивавшие град на руины крепости, высившейся над заливом в десяти километрах от того места, где ехал Крейн.

Вспомнив о неприятном чувстве, охватившем его в лесу, он пожал плечами и постарался усмехнуться про себя, чтобы окончательно избавиться от пережитого страха. Белая Пустошь была и впрямь пустынна, лишь кое-где паслись овцы между торфяниками и скальными обнажениями. Крейн подъехал к останкам виккамена. Он весь рассыпался. Несколько веточек ивы лежало на земле нетронутыми огнем. При свете дня это место выглядело совсем иначе, чем ночью. Он искал долину, где случилось нападение, и, спешившись, повел коня под уздцы, надеясь найти в траве обломки стрелы, которая пронзила его руку и затем разбилась о скалу.

На залитой солнцем земле он обнаружил обломки нескольких маленьких расколотых вдребезги стрел, которые выглядели как осколки алмазов или литого стекла. Итак, все это было на самом деле – никакой фантазии или мистических галлюцинаций. Магия ни при чем. Теперь он имел доказательства. Рана в предплечье и осколки стекла, разлетевшегося вокруг скальных обнажений, были свидетельствами, в которых он нуждался.

Крейн поднял несколько кусочков разноцветного стекла. Каждый осколок ошеломляюще переливался оттенками зеленого, красного, кобальтового и пурпурного цветов. Никогда не видел он до сих пор ничего, сделанного рукой человеческой, что сравнилось бы своей гипнотической красотой с этим стеклом.

Вдруг он услышал пение, оно раздавалось из-за груды камней. Видеть он никого не видел, но слышал женский голос. Это была горестная жалоба, женщина оплакивала свое умершее дитя. Возле груды камней стоял высохший куст, все листья опали с его мертвых, сухих ветвей. Высотой он был в человеческий рост, и на каждой веточке качались записки, послания, привязанные нитками или ленточками, чьи-то волосы, имена, написанные на пергаментной бумаге, завернутые в тряпицы моления – все это болталось на ветру, то ли чтобы их унес ветер, то ли чтобы услышало какое-нибудь глухое божество. Подарки – фигурки животных из высохшего хлеба – покрывали камни, сложенные горкой возле ствола. Все это шуршало и стучало о сухие ветки под утренним бризом.

Песня становилась все громче, но поющую женщину Крейн по-прежнему не видел. Тогда он пошел на голос, оставив позади груду камней у деревца, спустился в овраг, поднялся по противоположному его склону и, наконец, увидел ее. Она сидела на камне, торчавшем среди вереска, как костяшки сжатого кулака. Крейн удивился, почему раньше не заметил ее. Эту скалу было видно сразу, как только он вышел из леса на простор Белой Пустоши.

Женщина продолжала петь, поддерживая голову руками; рыжие космы падали на лицо. Одета она была, как жена рыбака: накинутый на плечи платок прикрывал грубо сшитое длинное платье, спереди – фартук из мешковины.

Крейн поднялся к женщине и остановился перед ней. Он видел ее огрубевшие руки, закрывавшие лицо, видел пальцы со сломанными ногтями, перебиравшие и машинально скручивавшие пряди волос. Пение превратилось в унылое жужжание, вновь и вновь повторявшее один и тот же мотив:

– Она ушла, ушла навсегда, сюда не вернется уже никогда.

– О ком ты, женщина? Что ты здесь делаешь одна? – спросил Крейн.

– Она ушла, покинув меня, ее увезли далеко-далеко, – пропела женщина в ответ.

– Посмотри на меня, женщина. Может быть, я помогу тебе найти ее, – сказал он.

Женщина яростно затрясла головой, так и не взглянув на него, только крепче вцепившись пальцами в волосы, у самых корней.

– Она ушла, ушла навсегда, ее не найти никогда, – пропела она, почти прокричала ему свою песню. – И я буду приходить на Белую Пустошь, покуда она не вернется домой, не вернется в мое сердце, к ожидающему ее очагу.

Крейн взял ее руку и заставил посмотреть на него. Она противилась, прикрывала глаза, отрывала от себя его руки. Вскочив на ноги, она оттолкнула Крейна.

– Оставь меня, оставь же меня, – сказала она. – Ты приходишь сюда и говоришь мне, что нужно делать, когда вокруг тебя кружится нечисть, готовая унести твою душу… Как у нас говорится, кое-кто здесь желает полакомиться твоим сердцем.

Женщина посмотрела на Крейна. Ее незрячие глаза, закрытые бельмами, не видели здешнего мира.

– Женщина, ты слепа, как же ты можешь видеть подобные вещи?

Она посмотрела на него незрячими глазами так, словно знала о нем решительно все.

– Чтобы видеть смерть, глаза не нужны, не нужны и губы, чтобы говорить о ней. А теперь оставь меня, я хочу петь для моей доченьки. Вдруг она сейчас проходит мимо, и я не хочу упустить ее.

Женщина снова запела, и ее стенания напоминали вой ветра в зимней ночи.

– Послушай меня, женщина. Кого ты ищешь? Может быть, я в силах помочь тебе, я зрячий, я вижу этот мир. – Крейн опять приподнял ее голову, желая увидеть ее лицо.

– Чтобы видеть сей мир, нужно больше, чем просто глаза. Они должны уметь заглянуть в будущее, и в потусторонний мир тоже. – Она протянула руку и коснулась его щеки, проведя пальцем по шраму, оставленному шпагой Фаррела. – Так это ты, раненный сталью, ты, увлекаемый дьяволом. С упрямым сердцем и несгибаемой волей… Ты здесь, на моей пустоши, у моего дерева. Капитан Джекоб Крейн, покойся в мире. – Мягко, как только могла, она погладила его по щеке.

– Нечего петь мне заупокойную, покуда я все еще дышу и душа не покинула моего тела, – возразил Крейн. – Я вполне жив-здоров и намерен таким остаться.

– Как долго ты можешь бороться с тем, чего не способен видеть? Как долго они захотят следовать за тобой, вместо того чтобы схватить тебя? Дай мне стекло от той стрелы, положи его в мою руку.