Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через дорогу еще три домика, очень простых и скромных, обшарпанных и даже несколько неопрятных, явно принадлежащих кому-то из местных жителей или морякам. За “Голубым домом”, в двухстах метрах, уже у самого обрыва, спускающегося к морю, горизонт разрезают непонятные руины, похожие на старую квадратную башню, три стены которой уже обрушились, а теперь готовится обвалиться и четвертая.
Добравшись до конца тропы, Хана ненадолго задерживается, осознав вдруг, как ей удушливо жарко, как она взмокла от пота и как жалко она сейчас выглядит. Наклонившись, она отряхивает юбку от пыли и платочком, который всегда носит в подоле юбки, утирает с лица пот, пытается привести себя в порядок, собирает длинные волосы в скромный узел.
Когда она вновь поднимает голову, ее взгляд поневоле ускользает от “Голубого дома”, стоящего по правую руку, и теряется в бесконечном пейзаже, столь же величественном, как и дом. Перед ней отвесная скала, к которой сбегаются луга, словно реки, впадающие в море, огромное ущелье, где, будто по волшебству, гаснет зелень травы и растворяется ее аромат, уступая место тридцатиметровому обрыву. Ближе к гостинице неровная поверхность скалы приобретает плавные очертания, переходя в песчаные дюны, растянувшиеся на триста метров, полные поджаренного песка и ракушек. Это пляж Санта-Хуста, без которого, возможно, популярности “Голубому дому” и не видать.
– Правда, красиво? – приводит ее в чувство дружелюбный голос полной женщины лет пятидесяти, наблюдающей за ней с дорожки, что ведет к отелю. – Ты прямо потонула в своих мыслях, я все ждала, когда ты очнешься. – Выглядит женщина крепкой, но уставшей, одета в черное, на ней юбка до колен и блузка с подвернутыми до локтей рукавами. Глаза в сеточке морщинок улыбаются.
– Извините, пожалуйста, сама не знаю, о чем задумалась. – Хана растерянно моргает, возвращаясь в реальный мир.
– Да о чем ты можешь думать, детка, на такой-то жаре! Надо было кого-то за тобой отправить в Убиарко, но у нас тут тьма хлопот с началом летнего сезона.
Женщина подходит к Хане, берет ее под руку и ведет в дом по маленькой дорожке, обсаженной разноцветными гортензиями, разбавляющими яркими красками зелень и синеву пейзажа.
– Ты, конечно же, Хана, тебя прислала моя кузина Лурдес, которая работала с твоей сестрой… как там ее? Клара, нет? – Хана кивает, но женщина не дает ей времени ответить, продолжая: – Я Эльвира, экономка, знаешь, нас тут вообще трое, сама увидишь, но заправляю всем я. – Она приподнимает брови, явно в ожидании соответствующего отношения.
– Да, сеньора.
– Я тебе не сеньора, нечего со мной подобострастничать, поняла? Я донья Эльвира, и все тут, поняла?
Хана послушно кивает, готовая впитывать информацию, как сухая губка, ждущая, когда ее смочат воды родника.
– Какая ж ты тощая, матерь Божья! – удивляется донья Эльвира, оглядывая девушку с ног до головы. – Надеюсь, у тебя хватит сил на тяжелую работенку, ее тут завались. Сегодня приезжают трое постояльцев, а у нас уже восемь комнат заняты. Всего их шестнадцать. Я тебе позже все покажу, сейчас дел невпроворот, ты мне потом поможешь, когда разложишь вещи и немного отдохнешь.
– Да, донья Эльвира. Я не хочу отдыхать, а из вещей у меня только вот это. – Хана показывает маленькую холщовую торбу с двумя комплектами одежды на каждый день, выходным платьем, шерстяной кофтой и нижним бельем.
– Да уж, приданое небогатое, – разочарованно тянет донья Эльвира. – Проходи, дочка, проходи, тут внутри прохладно, вот увидишь. – С этими словами донья Эльвира толкает одну из огромных синих створок, и взору Ханы открывается роскошь, внушающая трепет тому, кто всегда был беден.
В глазах Ханы испуг.
Прихожая, в которую они вошли, размером с весь их дом в Инохедо. Отсюда на верхний этаж ведет широкая деревянная лестница, украшенная резьбой в виде виноградных лоз.
За лестницей, на которую можно попасть также из библиотеки, спрятана единственная на первом этаже спальня с великолепными панорамными видами, где, согласно протоколу и рангу, а также по причинам удаленности от других комнат проживает сам дон Игнасио.
Прихожая, которую донья Эльвира упорно называет на английский манер холлом, как это делает их молодой хозяин, погружает Хану в жизнь людей высшего общества. Длинная, со спинкой, скамья благородного дерева по левую руку от входа так и приглашает гостей передохнуть, твердое дерево смягчают красные кашемировые подушки, достойные того, чтобы на них опускались лишь самые аристократичные ягодицы. За скамьей, прямо перед внушительной лестницей, стоит маленький письменный столик с тремя ящичками, подле него – барочный стул, обтянутый красным английским бархатом. Стол расположен точно напротив входа, словно предназначен для того, чтобы принимать гостей. Два ковра, в песочных, зеленых и коричневых тонах, разграничивают пространство между скамьей у входа и маленькой зоной для приема у лестницы.
Взглянув направо, Хана не может сдержать восхищенное восклицание: через полукруглую арку видно залитую светом столовую, в центре стол примерно на двенадцать персон, на концах стола – тяжелые витые канделябры. Чуть правее огромный буфет, он словно нависает над комнатой, за его зеркальными дверцами можно разглядеть посуду из фарфора и начищенного до блеска хрусталя. В глубине, слева, – еще одна арка, но квадратной формы, она соединяет столовую со следующим помещением – гостиной, из широких окон которой открывается вид на море, чья гладкая поверхность сегодня спокойно поблескивает, не желая бунтовать против жестокого солнца. По разным углам гостиной расставлены удобные диваны и кресла, рядом изящные журнальные столики, а огромный синий диван, на котором могли бы разместиться несколько человек, стоит напротив панорамных окон, чтобы гости могли беспрепятственно любоваться красотой открывающихся видов. Возле дивана столик со стопкой свежей прессы и экземпляром “Дон Кихота”, который, кажется, лежит там в качестве украшения, а не излюбленного чтения.
У стены гостиной – такой же буфет, как в столовой, но гораздо меньшего размера, там хранятся бесчисленные бутылки, расставленные в безупречном порядке, а за полупрозрачными дверцами красуется кофейный сервиз тонкого фарфора. Возле бара – механические напольные часы в человеческий рост,