Мы убрали со стола и сели у очага: мать, как всегда, пряла, Эдвина уткнулась в Ветхий Завет, хотя за весь вечер не прочла ни словечка, а мы трое слушали завывание ветра. В девять часов я прошел к калитке посмотреть, что делается вокруг. Поселок под усыпанным звездами небом был мертв, крыши его отливали в холодном воздухе чернью и серебром. Поселок молчал. Он прятался во тьме и затаив дыхание дивился глупости этих Мортимеров, которые не посчитались со стачкой в Нантигло и послали к черту Дая Проберта.

И тут я услышал.

Ветер донес издали мычание «быков», и с каждой секундой звук этот нарастал. В нем было безумие, в этом отдаленном мычании. Взрослые люди, напялив звериные шкуры, ревели, распаляя в себе ярость против обреченных жертв. Они спускались с Койти. Искры от их факелов взлетали к тучам. По всей Северной улице скрипели в замках ключи, лязгали засовы, запирались ставни. Мычание «быков» все приближалось. Луч света прорезал тьму — это отец открыл дверь.

— Йестин.

Я подошел к нему.

— Слушай, — сказал он. — Конец пришел Проберту, а не нам. Не ввязывайся в драку. Говорить буду я, а ты оставайся с матерью. Когда я пойду с Пробертом, пошли Джетро за Райсом Дженкинсом и Мо. А сам беги к мистеру Трахерну и приведи побольше людей, чтобы охранять дом, — тогда они ничего не сожгут. На дороге в Нантигло Проберта и его «быков» поджидают солдаты: им надо изловить его с пленником в руках. Это уже давно задумали заводчики. Карточка союза при тебе?

А я-то думал, что он ничего не знает…

— Да, — ответил я пристыженно.

— Покажи ее, когда они спросят; Джетро они не тронут. Проберт уведет меня, чтобы избить, и попадет прямо в руки солдат. Пора уже очистить горы от этой сволочи неплохо и для союза, и для хозяев, и для рабочих, а?

— Да, отец, — ответил я.

— Человек должен драться за то, во что верит, запомни. Ну а теперь иди к матери и сестре. Эдвина совсем перепугалась.

Еще несколько минут, и они надвинулись, мыча, но сразу смолкли, едва подошли к нашей калитке; они столпились около нее, глухо сопя, словно быки, обнюхивающие пустые ясли. Эдвина всхлипывала на плече у матери. Наша дверь была отперта, чтобы они не трудились ее выламывать. Шепот — это они лезут через забор. И снова тишина — это они сгрудились под окном. Отец распахнул дверь. Они стояли в шесть рядов, по вымазанным сажей лицам катился пот: им пришлось долго бежать и мычать. Некоторые были одеты в шкуры, другие — просто в лохмотья; у многих по голой груди и плечам змеились рубцы от старых ожогов. Свет из кухни погрузил в тень их глаза, изможденные, голодные лица заглядывали к нам в комнату.

И полная тишина, только слышно их дыхание, всхлипывания Эдвины да тиканье часов.

— Ну? — сказал отец. — Пока вы шли, вы не боялись орать. Или тут все немые?

Он стоял перед ними как великан и упирался кулаками в бока.

— Говорить будет Дай Проберт, — раздался напевный ирландский голос.

— Ну так давайте сюда своего вожака, он-то хоть уэльсец. С ирландцами я говорить не желаю.

— Вон идет Дай Проберт, — сказал коренастый карлик с перевязанным лицом. — И уж поверь мне, Мортимер, когда мы с тобой разделаемся, ты не отличишь уэльсца от ирландца.

Он подошел, держа в руке кнут, расталкивая широкими плечами своих товарищей. Как и все вожаки «шотландских быков», он был одет в рваную шкуру, не закрывавшую грудь. Готовясь к ночному избиению, он вымазал лицо сажей, но когда-то вырвавшаяся из печи струя чугуна опалила его щеки, и бугристые рубцы оставались белыми. Над его лбом торчали коровьи рога, прикрученные тряпкой. Вонь его грязного тела обволокла нас, как туман. Он был лишь немного выше моего отца, но гораздо тяжелее.

— Хайвел Мортимер? — спросил он по-уэльски.

Отец кивнул.

— Ты и твой сын записаны в книгах Нантигло?

— Мы работаем в Гарндирусе на Хилла.

— Плевать, где ты работаешь, а платит тебе Бейли?

— По поручению мистера Хилла, — ответил отец.

— Все одно. — Он покосился на своих ирландцев. — Ну да ладно, Нантигло ли, Гарндирус, а вы покажите-ка нам ваши союзные карточки или выкладывайте деньги на вступительный взнос. Ваши имена записаны в книгах Бейли, и мы не позволим свиньям скебам морить голодом наших детей.

— Карточки у меня нет, — отрезал отец, — и никуда я вступать не буду, раз мне грозят кнутом. Так что убирайся подобру-поздорову, пока я не прогнал тебя и твоих ирландцев пинками под зад обратно в Нантигло.

— Нет, вы только послушайте, что он поет! — сказал Проберт. — По мне, тут что-то много разговоров. Эй, Мок! — позвал он. — Волоки этого сукина сына на улицу и задай ему хорошенько. Баб выгони, припасы перетащи к соседям, а мебелью займусь я сам.

На этот зов из толпы вышел зверского вида детина, одетый в шкуру. Проберт повернулся ко мне:

— Где твоя карточка?

— Вот.

Но когда я протянул ему карточку, отец выхватил ее у меня из рук и швырнул на пол.

— Запомни, Проберт, мой сын для тебя — член союза, но для меня он скеб, и вот сейчас он из союза вышел.

Проберт переменился в лице, и я уставился в землю. Отец вытащил кремневый пистолет.

— А ну, вон отсюда! — крикнул он. — Не то я выпущу твои кишки на ноги тем, кто прячется сзади. Чего стоишь — веди же меня под палки. Плевать я хотел на тебя и на твой союз, если он держится на кнутах всяких уэльских подзаборников. — И он двинулся на них, сжимая в одной руке пистолет, а другой нанося удары. Они отступали перед ним, спотыкались о поваленный забор и орали «берегись» своим товарищам, которые дожидались на улице.

— Хватайте его! — вопил Проберт.

— Да, хватайте! — отозвался отец. — Мне надоело разводить церемонии со всякой сволочью. Вы зовете себя «шотландскими быками»? Вы — члены союза? Пусть меня покарает Бог, если я соглашусь платить пенни в неделю таким, как вы. Так хватайте же меня, висельники! — И он врезался в толпу, разбрасывая их во все стороны и стараясь добраться до Проберта, который смертельно испугался пистолета. Я уже не видел отца за их спинами, но с улицы все еще доносился его голос.

— Йестин! Иди в дом к женщинам, а я загоню этот сброд назад в Нанти, откуда они явились.

И больше я ничего не услышал, потому что «быки» сомкнулись вокруг него и сбили его с ног. Мыча и завывая, они потащили его к Бринморской дороге. Я смотрел, как они волокли его, и меня душило отчаяние. А в канаве блестел маленький кремневый пистолет. Вот с чем он заставил отступить пятьдесят «шотландских быков».

Я вернулся на кухню. Джетро стоял там, обнимая мать. Эдвина плакала в углу одна.

— Мама, — сказал я, — он увел их от дома. Он заманит их в ловушку. Проберта на дороге ждут солдаты.

— Да сохранит его Бог, — сказала она в пустоту.