Дядя…

Изображение зашевелилось, его линии сами проступали через пергамент у меня перед глазами. Мелькали буквы, которые я не мог произнести, потому что таяли они быстрее, чем я успевал сложить из них слова. Я увидел карты, долготы и широты, высоты и здания, пути снабжения, стрелки наступления и обороны. Увидел планы боевых действий, войска, выстроенные на нарисованной местности. Увидел Эйльсу – вот она глядит мне в глаза. Увидел и Вонище с птичьего полёта, и Закоулки, и дома между ними. Увидел пушку, которую установили на холме в обители. Увидел, что будет с Эллинбургом, если сюда придёт Абингон. Эйльса… Пушка… Клубы дыма взвились над страницей, разгорелся багровый огонь, загрохотали выстрелы. «Дя-дя!» – ревели пушки. – «Дя-дя!»

Увидел лик Госпожи нашей – вот она взирает прямо на меня. Взор её безжалостен.

«Дядя!»

Сильные руки Анны подхватили меня под плечи, прежде чем я грохнулся на пол. Она опустила меня на табуретку у огня и присела передо мной на корточки, внимательно вглядываясь в лицо:

– Томас? Ты меня слышишь?

Я тряхнул головой и моргнул. Передо мной была Анна, она встревоженно нахмурилась, отчего шрам собрался в складки. Я сжал переносицу большим и указательным пальцем, зажмурился до рези в глазах и лишь после этого кивнул:

– Слышу, Анна Кровавая.

Я поднял взгляд на Старого Курта и вижу – старик тоже на меня смотрит, и вид его мрачен.

– Это Билли сам рисовал, – проговорил он. – Я ему не показывал.

– Что это такое, Билли? – спросил я.

Парнишка пожал плечами:

– Рисунок. Я нарисовал.

– Это текучий символ, – объяснил Курт. – Года через три, может, чуть меньше, если малец проявит смекалку и будет схватывать всё на лету, настало бы время мне приступить к его обучению, как рисовать такое. А это он сам постарался, две недели тому, я ему ничего не показывал.

Старый Курт сглотнул – на цыплячьей шее взад-вперёд дёрнулся крупный кадык – и больше ничего не сказал.

– Молодец, Билли, – сказал какой-то человек, но голос его прозвучал гулко, как бы издалека, с конца длинного туннеля. – Ты, похоже, опережаешь свою науку. Сам я в школе особо не блистал, а ты, вижу, навёрстываешь мои неудачи.

Учился ли я когда-нибудь в школе? Не помню. Этот человек, наверно, учился, а я вот – не знаю. Да и кто он такой, не знаю.

Билли как раз поглядел на меня:

– Ты упал, – изрёк он не сразу. – Я знал, что ты упадёшь.

Затем мальчишка развернулся и вышел из комнаты, держа книгу под мышкой, и было слышно, как он поднимается по ветхой деревянной лестнице. Действительно ли я падал? Без понятия. Я невидящим взглядом смотрел на огонь и дрожал. Продрог до костей. Набросил на себя плащ, укутался поплотнее в шубу, а по спине, щекоча, сбегали ручейки пота. Было чертовски холодно. Я придвинулся к огню, пока от его жара у меня не запылали щёки. Как же. Сука. Холодно.

«Что это?»

Где-то кто-то говорит. Голос вроде бы женский, но настолько сиплый, что нельзя сказать наверняка. Кто же это?

«Что с ним такое?»

«Боевой шок».

Этот уже мужской, судя по звуку – старческий. Я задумался, о ком это они говорят, но мысли довольно скоро унеслись куда-то вдаль, и я понял, что мне в общем-то наплевать. Мне жутко холодно, а до огня так далеко. Почему они не пододвинут огонь поближе, когда мне так холодно?

«Раньше у него никаких признаков не было».

«Бывает, он проявляется не сразу. Иногда, если шок тяжёлый, через долгое время».

«А ты ведь об этом знал, верно?»

Теперь её голос – этой сиплой женщины – звучал враждебно. С вызовом звучал.

«Это верно, знал», – сказал старик, и печаль у него в голосе свидетельствовала – знал на собственном горьком опыте. Кто же он такой?

– Пришлось прийти и тащить тебя оттуда на хрен, – сказал Йохан.

Я проморгался и уставился на него. Лежал я у себя в постели на чердаке харчевни. Через окошко пробивались холодные лучи утреннего солнца, а мой младший стоял надо мной и расписывал, как было дело.

– Анна Кровавая отправила гонца – нашла и заплатила какой-то девке из-под Колёс. Хрен её знает, кто такая. Срочное дело, говорит, пришлите людей и повозку. Ну на хрен, думаю, оба мы прекрасно знаем – если тебя через все Колёса провезти в телеге, хана тогда Благочестивым. Пошли за тобой мы с Чёрным Билли и Лукой Жирным, дождались полной темноты, ну и потащили на себе вдоль речки, чтобы никакая сволочь нас не засекла, а Анна Кровавая тыл прикрывала. Вот ты и дома, Томас. Всё в порядке. Всё прошло. Ты теперь дома.

Я приподнялся, посмотрел Йохану в глаза и по боли в них увидел, что тот всё понял. Боевой шок. Я его не чувствовал или думал, что не чувствую. Никогда его не ощущал, пока Билли Байстрюк не показал мне этот свой рисунок – или символ, или как его там. На какой-то срок я… потерялся. Это ясно, но сейчас не время показывать слабость.

– Со мной всё путём, – сказал я и присел на постели. – Всё со мной путём, Йохан, и пусть никто не думает обо мне как-то иначе.

– Там были мы с Лукой, – сказал он, – а Чёрному Билли доверять можно смело. Мы ни словечком тебя не выдадим, ни один.

Я кивнул, но всё же во рту оставался кисловатый привкус. Неужели это было таким уж секретом – что война точно так же наложила на меня отпечаток, как и на любого, кто воевал? Всю дорогу из Абингона я держался, сохраняя единство среди ребят, покуда мы не дошли до Эллинбурга. Держался я и все последние шесть месяцев, возглавлял отряд и одно за другим отбивал свои владения, наблюдал, как гибнут люди, и всё равно делал то, что должен был делать. Держался вплоть до мгновения, когда держаться дальше просто не хватило сил. Билли Байстрюк что-то со мной сотворил, это уж точно. Что-то, отчего распахнулся тайник в самых дальних глубинах моего подсознания, где я надёжно упрятал ужасы войны. В это место, в эту часть подсознания, где хранились воспоминания об Абингоне, я поклялся никогда не заглядывать – и не заглядывал. Что бы там ни нарисовал Билли у себя в книге – это было нечто чародейское. Чернила на пергаменте не могут учинить такого с человеком, уж явно не сами по себе. В рисунок, который начертил Билли, вплетены чары. Это я знал наверняка – и начинал понимать, чем это парнишка так пугает Старого Курта. Как-никак живут они вместе под одной крышей. Но, конечно же, Билли тоже был под Абингоном. Когда в Мессии приняли его в полк, было ему не больше двенадцати, но парнишка мог сражаться. Под рушащимися стенами цитадели Билли убивал людей. Как и все остальные, Билли терпел грохот пушечных выстрелов. Когда дошло дело до оказания последней милости раненым и сбрасывания трупов в чумные ямы – Билли выполнял свою долю грязной работы. Я задумался, что именно из того, что я увидел в рисунке, происходит из моего мысленного тайника, а что – из собственного тайника Билли. Это ясно, мальчишку покалечило то, что он видел и что сам делал. Всех остальных тоже, но мы-то все взрослые мужики. А Билли – ребёнок. Испуганный, искалеченный, сломленный ребёнок, который отмечен богиней и обучается чародейству с жуткой быстротой.