время ругались на Шурку. Поскольку мужа погибшей звали Александром, то в первую очередь, естественно, стали подозревать мужа. Мог ведь и нанять кого-то, а те симулировали ограбление, чтобы увести расследование в сторону. Только, во-первых, у него самого наличествовало незыблемое алиби, а, во-вторых, придумать мотив не смогли, он действительно любил жену и у него не было никаких причин избавляться от нее. Да и симуляция разбоя была какая-то неубедительная, уж взяли бы хоть какие ценности, если хотели изобразить корыстный мотив.

Мы сломали голову, пытаясь понять, что же произошло. Что за странные разбойники, идущие на дело вечером в пятницу — в это время все приходят домой с работы. Что они такого искали в доме, что, не найдя, пренебрегли даже тем, что могло скрасить им неудачу поисков? Или все-таки они нашли, что искали — такое дорогое, что не взяли даже золото?

Так что следствие зашло в тупик, и если бы не Синцов… Он стал методично проверять всех жильцов дома, а также их связи. Ни один из жильцов дома не вызывал даже малейших подозрений. Но через месяц кропотливой работы, выяснив, что соседи потерпевшей из квартиры этажом выше, абсолютно добропорядочные люди, въехали в этот дом год назад (ну, кто бы еще, кроме Синцова, во время поквартирного обхода интересовался такими деталями?!), он накопал кое-какие любопытные фактики. Въехали они по обмену с неким деятелем, который, по слухам, приторговывал валютой. И вот когда на горизонте замаячила призрачная тень валютчика, Андрей по-новому оценил показания ребенка: вполне вероятно, что разбойники, роясь в вещах, поминали вовсе не мифического Шурку, а «фюрку». Фюрка — жаргонное наименование валюты, его редко кто знает и употребляет.

Вот тут Синцов понял: разматывать надо от валютчика. Стал искать его и выяснил, что полгода назад тот умер. Тем не менее Андрей продолжал копаться в его связях, нашел одного кореша, присевшего — но не за валютные операции, а за бытовое хулиганство, еще до того, как деятель съехал с прежнего места жительства. Андрей не поленился съездить к нему в колонию. И узнал, что за пару недель до происшествия оттуда освободились двое осужденных, отбывавших наказание за квартирный разбой, которые на зоне подружились с хулиганом. Он признался, что как-то рассказал им про богатея, хата которого под завязку набита валютой. Рассказал и забыл; а эти двое, судя по всему, не забыли и еще на зоне стали обдумывать преступление, исподволь выясняли у него, какие привычки имеет валютчик, где хранит товар. Хулиган же, сообщая им детали, ошибся в этаже, на котором расположена вожделенная квартира; номера ее он не помнил и рассказал приятелям о ее местоположении на площадке, назвав только другой этаж. Он, естественно, и знать не знал, что валютчик съехал оттуда.

Эти два урода, только выйдя за ворота колонии, рванули прямиком в Питер. Там они присмотрелись к дому, но прежде чем идти на дело, подыскали канал сбыта валюты. В половине шестого они позвонили в квартиру Семиренко, вошли под каким-то левым предлогом, связали женщину, заткнули ей рот первой подвернувшейся под руку тряпкой и стали обыскивать дом, ища валюту. Валюты не было, а их между тем ждали с товаром серьезные люди. Перевернув все, они решили допросить хозяйку квартиры, но, к своему ужасу, обнаружили, что она мертва. Тут стал разрываться телефон — звонил обеспокоенный муж. Под ногами путался плачущий ребенок, убить которого у них все же не поднялась рука, и два неудавшихся злодея бежали в панике. Странный набор, прихваченный ими с места происшествия, получил свое объяснение, когда их задержали. Мужское обручальное кольцо надел себе на палец один из них: свое собственное, выданное ему при освобождении, он проиграл накануне в вокзальных игровых автоматах. А желтеньким детским носочком второй вытер кровь с пальца, прокушенного Ниной Семиренко, когда он затыкал ей рот кляпом, и машинально положил его в карман, так с ним и ушел.

Из этого дела мы вынесли твердое убеждение, что ерундовая, на первый взгляд, случайность может очень много значить, и любое совпадение подлежит проверке.

Так что Синцов обязался в понедельник поднять все материалы, касающиеся старого авторитета, Николаева Алексея Гавриловича по кличке Механ. А я собиралась дойти до милицейского следствия и поговорить про дело о разбое на улице Хохрякова. А до понедельника было еще так долго… И кто только придумал эти выходные! Я промаялась конец субботы и все воскресенье, машинально делая что-то по хозяйству, слоняясь туда-сюда по квартире; в состоянии транса. О чем-то меня спрашивал муж, что-то я отвечала ему, на автомате, щелкала пультом телевизора, переворачивала страницы толстых журналов, хотя мыслями уже была в следственном отделе, ища противоречия в обвинении, предъявленном однокласснику несчастной девочки. Облазила Всемирную сеть в поисках описаний аналогичных преступлений, но сеть выбрасывала только какие-то жареные подробности дел, о которых я и без того знала.

Наконец-то ненавистные выходные миновали, и я помчалась на работу. Но все оказалось не так просто, как мечталось. Для начала закрыта была канцелярия нашего районного следственного управления, и отсутствовал на рабочем месте начальник. Я прошлась по кабинетам; из восьми следователей на месте оказались двое, одна из них красила ногти, второй по телефону решал проблемы арестованного таможней вагона с товаром, и оба просто отмахнулись от меня, ясно дав понять, что их никакие уголовные дела — ни свои, ни чужие — не интересуют. У кого в производстве нужное мне дело, они не знали. И знать не хотели. Где их коллеги, им было неведомо. Зачем они сами сидели в это утро на работе, они бы и сами затруднились ответить. Я вышла из РУВД с тоскливым ощущением абсолютной собственной никчемности. Нужно ли кому-нибудь в этой стране, чтобы я раскрыла серию преступлений, если даже в родственном следственном подразделении на меня смотрят, как на докучливую посетительницу, мешающую красить ногти?

Вся в невеселых думах, я доплелась до родной прокуратуры, где меня встретил обеспокоенный Горчаков.

— Маш, ну ты чего? Хочешь, я тебе чайку заварю? — заглядывал он мне в лицо, гримасничал и в конце концов развеселил.

Он действительно сбегал за водой и заварил для меня чай. Я подумала, что жена его, Лена, на подобную заботу с его стороны уже давно рассчитывать не может, да и мне нечасто обламывается. Что же, так плохи мои дела, что Лешка, только глянув на меня, уже рвется поухаживать за мной, как за безнадежно больной?

На самом деле Горчаков так расстарался из любопытства, так как жаждал узнать, что мы там новенького