– Ты видела её? – услышал Богдан за окном кабинета.

     Понятно всё, снова сплетницы стрекочут, как сороки. Приезд гостьи из Москвы к владельцу конезавода наделал много шума. Хорошо, Женька не догадывалась о кружащихся вокруг неё и Тёмки сплетнях, разговорах, шепотках. Чего только не говорили, не предполагали, не обсуждали за прошедшие несколько дней. Порой от нелепых предположений волосы вставали дыбом, иногда разбирал смех, но чаще слухи оставляли равнодушным. Богдан никак не реагировал, привык за почти семь лет жизни в сельской местности, что сплетни – неотъемлемая часть жизни. Начнёшь опровергать или вмешиваться в разговоры – не остановишь машину по производству жареных фактов. Налаженное кумысное производство работало с перебоями по сравнению с сороками, разносящими новости.

     – Вчера, в магазине, – ответил голос бухгалтерши Татьяны. – С ребёнком, – последнее шепнула, как великую тайну поведала. «С-с-с ребё-о-о-о-нко-о-о-ом».

     – Скажи, не его мальчишка! – ветеринар, будущая надежда иппологии Марина аж взвизгнула, так хотела доказать свою правоту.

      – Не знаю, говорят, похож на Богдана Павловича, и мне так показалось…

      – Ты дура?! Ребёнок рыжий, как у него мог родиться рыжий сын?!

     – Почему нет-то?

     – Про рецессивные и доминантные признаки слышала? – авторитетно заявила Марина. – Нас, знаешь, как в институте гоняли…

     – Лошадь с человеком не путай.

     – Таня, ты правда дура?

    – Дура ты, Марина. Не стоит лезть не в наше дело!

    – «Не наше», «не наше»… Подгребёт эта мамзель под себя конезавод, вышвырнет всех с работы, будет тогда «не наше дело».

     Когда гостья Усманова успела превратиться в опасную для работников конезавода личность, сколь извилистыми путями пришёл этот нелепый вывод, какими ещё подробностями обрастёт пребывание Жени в доме Богдана, не ведомо и самим сорокам. Но заткнуть фонтан красноречия, живого воображения невозможно, пока не случится что-нибудь не менее значимое в поселковом мире.

     – Чего растрещались, трандычихи? – громыхнул под самым окном старший конюх.

     – Степан Матвеевич, как считаете, ребёнок Богдана? – взвизгнула Марина.

     – Ничего не считаю, иди работать!

     – А всё-таки?

     – Всё-таки? – Степан Матвеевич выразительно крякнул. – Чего ж не его? Ежели вспоминать, то в прошлом годе Палыч аккурат по весне в Москву ездил.

     – Отчего же раньше не привезти дитё, когда родился? – буркнула Татьяна.

     – В своём уме, девка? – прокряхтел старший конюх. – Где Москва, а где Хакасия! Кто ж детей на такие расстояния возит, ещё и зимой.

     – Сейчас время другое! – возразила дотошная, чрезмерно любопытная Марина, готовая защищать версию о кровавых заговорах и переворотах на просторах родного конезавода любой ценой.

     Богдану нестерпимо захотелось разогнать сплетниц, а лучше уволить к чертям. Оправдать опасения от внезапного появления в жизни начальства женщины на всю катушку! Рты не заткнут, но сплетничать придётся за воротами конезавода.

      – Время всегда одинаковое, и дети – всегда дети, – назидательно ответил конюх.

     – Рецессивные и доминантные… – снова села на своего конька кандидатка на увольнение.

     – Иди на конюшню, заждались. Тебя государство бесплатно учит не для того, чтоб ты в рецессивных признаках живых людей ковырялась, а чтоб коней лечила. Вот и лечи! Понятно? – гаркнул Степан Матвеевич.

     Через пару минут Степан Матвеевич стоял на пороге кабинета начальника, стучась в дверную коробку. Была у старшего конюха манера: открыть дверь, сделать шаг вперёд, только потом постучаться, отбив чёткий ритм костяшками пальцев.

     Богдан вопросительно посмотрел на Матвеевича. Тот не изменял себе даже в жару. Сапоги, заправленная в штаны фланелевая рубашка, головной убор, за ухом химический карандаш с размусоленным грифелем, синие следы на ушной раковине.

     – По поводу фуража, – пояснил визит вошедший. – Говорил, к полудню привезут, так нету. Изменилось что? Я архаровцев распущу по домам? Оплата почасовая, а за что платить? Ноги тянуть они и в огороде у мамки с папкой могут.

     На временную работу приглашали местных из желающих зашабашить по-быстрому. Всем удобно, никто не в накладе. В этот раз на зов подскочили четыре рослых, здоровых парня семнадцати лет. В селе на каникулах оплачиваемой работы для них не нашлось, хотя бесплатного труда на благо родительских семей всем хватало с избытком.

     – Выясню, – коротко кивнул Богдан. – А чего не позвонил? – усмехнулся, глядя на старшего конюха. Понятно почему. На юбилей Степану Матвеевичу дети подарили телефон. Старенький кнопочный аппарат сменил смартфон. «Компутер, стало быть» – словами Матвеевича.

     – Ну тебя, от греха! – в сердцах махнул рукой конюх. – Тычешь, тычешь кнопки, а они лётают, как мухи по крупу коня. – Легче ногами дойти, чем… – дальше Матвеевич витиевато выругался, чертыхнулся с обещанием выбросить воплощение зла в своём кармане или отдать жене, та с внуками общается, в одноклассники какие-то подписалась, делать ей нечего.

     – Подожди здесь, – Богдан показал взглядом на диван, стоявший вдоль стены в кабинете. – Мне идти ногами не хочется.

     Степан Матвеевич скептически покосился на натуральную кожу, кинул взгляд на свои сапоги, рабочие штаны, и остался стоять на месте. Старой закалки человек. Такой на заправленную кровать в уличной одежде не присядет, для этого стул существует, на диван в директорском кабинете в рабочей одежде и подавно.

     – Матвеевич, когда это я «в прошлом годе по весне» в Москву ездил? – спросил Богдан, когда вопрос с фуражом был решён, а старший конюх поспешил к «архаровцам», сообщить, что работа сегодня будет.

     – Запамятовал, – пожал плечами Степан Матвеевич. – Никто не помнит, Палыч, и не вспомнит. Только в Москву ты точно ездил, а что там было – не моего ума дело. Я пойду?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 – Иди, – усмехнулся Богдан житейской смекалке старика.