Она придвинула стул поближе и наклонилась вперед, положив правый локоть на столешницу. Алый огонек горящего табака медленно поедал белую папиросную бумагу, а наши колени соприкоснулись.

Цыганский ансамбль заиграл новую мелодию; скрипка, тамбурин и кларнет наполнили помещение буйным восточным мотивом. Как назвал это мой приятель из люфтваффе – «услада для слуха». Воистину, теперь я понял, что он имел в виду. Эта музыка была веселой, чувственной и совершенно безмятежной. Она казалась смесью творений Вагнера и военных маршей, созданных для того, чтобы поддержать чувство любви к фатерланду.

Мы познакомились, рассказали истории своих жизней. Словом, это был обычный разговор, который происходит между мужчиной и женщиной во время их первого свидания. Она рассказывала мне о своей работе машинистки и вдруг опустила руку под стол. «Наверное, чтобы поправить чулок», – подумал я и ошибся. Ее пальцы коснулись моего колена, слегка сжали его, а затем скользнули чуть вверх, поглаживая мое бедро.

– Ненавижу бомбежки, – призналась она. – Мне страшно одной дома в такие минуты.

Словно догадавшись, о чем я подумал, она сказала:

– Не бойся, я не проститутка. Все, чего мне хочется, – это немного развлечься, чтобы позабыть о том ужасе, который царит вокруг. Кто знает, может, завтра мы все сгорим дотла.

Ее пальцы продолжали свои восхитительные движения.

Мне было всего около 20 лет, и весь мой сексуальный опыт ограничивался единственным кратким посещением борделя во Франции за год до этого. И хотя моя новая знакомая была совсем не похожа на девушку моей мечты, но она обладала прекрасной фигурой и очень приятными чертами лица. Мы оба хотели секса, возможно, по разным причинам, но в той ситуации это не имело значения…

Когда я в следующий раз посетил пивную, мой приятель из люфтваффе, увидев меня, широко улыбнулся и спросил:

– Ну, как? Хороша в постели, не правда ли?

Так я узнал, что молодой человек из дивизии «Лейб-штандарт» в городе, где остро ощущается нехватка молодых людей, не будет испытывать недостатка во внимании девушек. Почти везде, куда я приходил, появлялась возможность завязать отношения с противоположным полом, так что мне даже пришлось завести своеобразный дневник, чтобы не запутаться – когда, с кем и где у меня очередное свидание. Как я понял в тот раз, Берлин превратился в город, где многие молодые и не очень молодые женщины находились в постоянном поиске партнеров для секса. Все, что требовалось от юного повесы в форме «Лейбштандарта» – элитного соединения германской армии, – это просто посмотреть в сторону понравившейся ему девушки. Легкий кивок, понимающая улыбка, и отношения завязывались тут же.

На территории кадетской школы в Лихтерфельде находилась большая изящная вилла. Широкое, невысокое крыльцо, по сторонам украшенное горшками с красными и белыми петуниями, вело к стеклянным створчатым дверям, скрытым под аркадой из трех арок с закругленным верхом. Это была офицерская столовая и место частых офицерских собраний. Во время моего обучения в 1941 году я несколько раз выполнял там обязанности официанта, подавая гостям «сект» и коньяк. На офицерские собрания и вечеринки, которые зачастую длились до утра, не раз приглашались гости, очень известные в рейхе. Вообще, в начале войны многие амбициозные люди из разных слоев общества желали быть поближе к членам «Лейбштандарта», из рядов которых после нашей неминуемой победы будут выдвигаться руководители рейха. В подобных гостях никогда не было недостатка, особенно в такие дни, как Рождество или Новый год.

Хотя в училище было мало возможностей для личной жизни, тем не менее нашим офицерам разрешалось приглашать дам. Младшему унтер-офицерскому составу также разрешалось приглашать к себе подружек при условии, что они отметятся на вахте у главного входа. В нормальных обстоятельствах таким приглашенным разрешалось оставаться у тех, кто их пригласил, до полуночи, но на Новый год это время увеличивалось до часа ночи, чтобы все имели возможность попраздновать подольше. Приглашение девушки в казарму после разрешенного времени могло привести к разжалованию и к серьезному денежному штрафу.

Примерно к моему 20-летию, накануне Рождества 1943 года обмороженные участки моих ног начали болеть не на шутку. Малейшее прикосновение к любому предмету, случайное столкновение, которое могло произойти из-за того, что кожа потеряла чувствительность, вызывало ссадины и царапины, сопровождавшиеся выделением крови и желтоватой слизи. В условиях русской зимы все это переносилось тяжело, и я втайне был благодарен докторам, запретившим мне возвращаться на Восточный фронт.

Несколько дней я демонстрировал свое раздражение этим запретом, а затем решил нанести визит в госпиталь войск СС, располагавшийся на Унтер-ден-Эйхен, широкой, прямой улице, засаженной дубами, неподалеку от казарм Лихтерфельде.

Когда я появился в госпитале, в приемном покое сидел еще только один пациент – унтершарфюрер дивизии «Лейбштандарт». Когда я вошел, он встал и дружески протянул мне руку.

– Шимански, – представился он, глядя на меня своими блестящими озорными глазами.

– Бартман, – ответил я, в свою очередь пожимая его широкую ладонь. С плечами, широкими как шкаф, великан Шимански горой нависал надо мной.

– Я вас прежде никогда не видел, – заметил я.

Вообще-то моя фраза прозвучала довольно глупо, поскольку такой высокий человек выделялся даже в дивизии, куда специально набирались люди высокого роста.

– Я только что прибыл в Берлин, – сказал он своим громким глубоким голосом.

Ожидая доктора, мы обменялись с моим новым знакомым своими историями болезни. Он получил тяжелое ранение в живот на фронте в Италии, и сейчас у него оставались некоторые осложнения после этого, проявлявшиеся в том, что он мог неожиданно испортить воздух.

– Пуля разорвала мне кишки и перемотала их, словно пропеллер, – объяснил он.

Затем он прошел в кабинет и вышел из смотровой, размахивая листком бумаги.

– Вот! Получил разрешение пердеть в любом месте, в любое время! – засмеялся он, покидая приемный покой.

После внимательного обследования врач посоветовал мне полежать некоторое время в лазарете кадетского училища с тем, чтобы регулярно и, главное, вовремя менять повязки на ногах. В тот момент я еще очень слабо представлял себе, что это будет началом процедуры, которую придется проводить на протяжении всей моей жизни.

Так и получилось, что Новый год мне пришлось встречать в лазарете, и празднование в больничной столовой достигло своей кульминации в последние часы 1943 года.

Я же, думая уберечь медленно заживающие раны на ногах от случайных повреждений, решил провести ночь в постели и довольно скоро погрузился в глубокий сон. Проснулся я от толчка. Кто-то тряс меня за плечо.

– Тсс… это я, Шимански.

– А который час? – спросил я.

Шимански прижал палец к губам.