На следующий день примерно в полдень я сел в трамвай, шедший на Александерплац. От здания Биржи я пошел пешком в западном направлении, собираясь рассмотреть поближе разрушения, причиненные городу прошедшей ночью. За Тиргартеном от разбомбленных домов все еще поднимался дым. Между грудами камней, среди развалин пробирались кареты скорой помощи. Бригады рабочих с передвижными кранами восстанавливали трамвайные линии. Жители окрестных домов с лопатами в руках расчищали проходы, тротуары и проезжую часть. Среди развалин тут и там виднелись столы, стулья и другие предметы спасенной мебели. Толпы отчаявшихся женщин с детьми, ставшие беженцами в своем родном городе, толкали детские коляски и тележки в лабиринте разрушенных зданий. Я поймал на себе несколько мимолетных пренебрежительных взглядов, исполненных ненависти, и это было первым случаем, когда я почувствовал подлинное отношение простых людей к войскам СС.

На Ораниенбургерштрассе солдаты вермахта разбирали руины Новой синагоги. Осколки купола завалили тротуар, сквозь облупившуюся серую маскировочную краску виднелось покрывавшее купол золото. Я остановился поговорить с армейским фельдфебелем, который указывал прохожим дорогу среди развалин, и спросил, что ему известно о вчерашнем авианалете.

– Самый ужасный за все время, – сказал фельдфебель. – Две тысячи человек погибло. Настоящая мясорубка, я не видел столько погибших даже на Восточном фронте[36]. В основном, жертвами стали женщины и дети. Очень пострадал зоопарк, все слоны погибли. Такая жалость! Когда я был маленьким, мы часто ходили туда. Разрушен Потсдамский вокзал, никакие поезда не прибывают и не отправляются.

– Жаль синагогу, – заметил я, – это было красивое здание.

– О чем вы говорите! – поправил меня фельдфебель. – Это уже три года как армейский склад.

Я часто ходил мимо этого строения, когда был учеником пекаря и возвращался домой из торгового училища на Фридрихштрассе дважды в неделю после занятий. Последний раз я видел это здание весной 1940 года, и тогда это был центр иудейских молитв. Кстати, невзирая на то, что Новая синагога считалась выдающимся памятником архитектуры, его уничтожение не удостоилось упоминания по радио, хотя сообщили о разрушении Мемориальной церкви Кайзера Вильгельма и дворца Шарлоттенбург.

Когда я вернулся домой, отец сидел в кресле с номером «Фёлькишер Беобахтер» и встретил меня мрачным молчанием. На столике рядом лежала копия уведомления церковных властей о моем исключении из числа прихожан. Вообще-то я предполагал, что верховные церковные власти проинформируют отца о моем отказе от церкви.

«Фёлькишер Беобахтер» полетела прочь. Отец смял письмо в комок и швырнул в мою сторону.

– Как ты мог так поступить со мной?

Не имело смысла говорить ему о том, что я, отказавшись платить церковный налог, смог сделать небольшие накопления. Бесполезно было уверять отца в том, что, отказавшись следовать церковным канонам, я совсем не перестал верить в существование Всевышнего.

Надеясь, что со временем гнев отца поутихнет, я решил пока прогуляться в пивную на Лихтенбергерштрассе, где стал частым посетителем за эти недели.

Я подружился с одним унтер-офицером люфтваффе, и мы часто сидели друг с другом за столом с бокалом пива и обсуждали постоянно ухудшавшуюся военную ситуацию. Однако в тот раз наша беседа оказалась несколько иной.

– Русские уже на Днепре… Где мы ошиблись, Эрвин?

Даже намеки на пораженчество могли доставить нам обоим серьезные проблемы с полицией, однако я привык доверять людям, особенно в форме люфтваффе.

– Мы упустили свой шанс в Дюнкерке, – сказал я. – Мой кузен Тео Герлах был пулеметчиком в одном из подразделений вермахта. Они видели, как британские войска скапливались на побережье и находились в пределах досягаемости, однако кузену приказали не открывать огонь.

Англичане были абсолютно беззащитны, но мы дали им ускользнуть.

– О да! Даже наши парни, так или иначе, оставили их в покое, – согласился приятель из авиации.

– А еще я думаю, – продолжал я, – мы упустили отличный шанс, когда отказались от вторжения в Англию. Если бы переправились через Ла-Манш, то Гамбург и Берлин оказались бы в недосягаемости для авианалетов американских бомбардировщиков.

– Но британцы… Смогли бы мы их победить на их земле?

– Мы были лучше готовы к войне, чем Британия. Возможно, пришлось бы нелегко, но мы могли бы это сделать. К тому же я слышал о том, что шотландцы могли перейти на нашу сторону. Они ведь всегда ненавидели англичан.

– Да, – задумчиво произнес унтер-офицер люфтваффе, – если бы мы правильно сдали наши карты, к нам могло бы присоединиться и больше украинцев.

Тут унтер-офицер попал в точку. Во время пребывания на Восточном фронте из разговоров с украинцами я пришел к убеждению, что многие из них охотнее воевали бы на нашей стороне против коммунистов, если бы наша СД вела правильную политику и лучше обращалась с местным населением. Однако это была слишком опасная тема, чтобы обсуждать ее в пивной.

Цыганское трио заиграло свои песни. В пивную ввалились зенитчики люфтваффе, потирая руки и зябко ежась после дежурства на зенитной башне. По мере того как вечер продолжался, алкоголь брал свое: кое-где слышались истеричные визги женщин и громкие шутки подвыпивших мужчин, вышедших на тропу амурной охоты.

За стол возле стойки бара присела молодая хрупкая женщина со светло-каштановыми волосами. Мой знакомец из люфтваффе явно мог считаться знатоком хорошеньких женщин – он кивнул в сторону незнакомки, улыбнулся ей и вновь прихлебнул пива из своего бокала.

– Хороша, – хмыкнул он восхищенно. – Как ты думаешь, сколько ей лет?

– Тридцать, – предположил я. – Она примерно твоего возраста.

Унтер-офицер одним большим глотком допил пиво, пригладил свои темные вьющиеся волосы и потянулся за фуражкой.

– Надо действовать, – сказал он, вставая из-за стола. – Оставляю тебя ей. Увидимся позже.

Я остался за столиком один, размышляя о том, что слова моего знакомца, видимо, были произнесены под влиянием выпитого. Что он имел в виду, говоря «Оставляю тебя ей»? Когда я допил свое пиво, женщина, теперь сидевшая в компании более взрослых мужчин, поймала мой взгляд.

– Судя по всему, вы солдат? – громко сказала она, через весь зал обращаясь ко мне, и затушила сигарету о металлическую пепельницу.

Прежде чем я придумал вежливый ответ, она уже заняла стул, на котором только что сидел мой приятель. Вблизи красоту женщины несколько портило усталое выражение ее лица. Я предложил ей сигарету. Она зажала ее губами, ярко-красными от помады, и начала рыться в сумочке.

– Позвольте мне поухаживать за вами. – Я поднес к ее сигарете зажигалку.