Это было по-своему интересно…

Впереди, там, где сгустившийся под сводом туман почти касался дороги, светилась голубая полоска. И при взгляде на эту полоску начинало светиться и чуть пульсировать золотое пятнышко в глазу…

И ещё пробудила эта песня незнакомое чувство мрачного торжества. Саня вдруг поняла, что только что одержала над кем-то важную победу, за которую заплатила очень дорогой ценой – хотя что это за победа и что за цена, она пока не знала и поняла много позже…

А я лежу за краешком земли, – вспомнила она недопетое, –

головушка удалая в пыли.

И сердце от разлуки уж не стонет, не болит,

ведь я лежу головушкой в пыли…

– Вот, – подал дудочку Алексей. – Если нужно будет меня позвать – подуди. Я услышу… везде. Пока она не высохнет и не покоробится…

Саня приняла дудочку двумя руками. Посмотрела на Алексея.

– У меня когда-то была такая. Я что-то помню… – и вдруг всхлипнула. – Это что, было обязательно – отнимать память? Прятать её куда-то, запирать? Обязательно?

– Обязательно. Иначе ты выделялась бы – как… как луна. Тебя очень легко было бы найти.

– Нашли ведь. И ты нашёл, и те… другие. Мне так плохо, Алёша… это мучение: помнить кусками…

– Прости, – сказал Алексей.

– Что простить? Что ты мог сделать?..

– Ударить напролом. Пробиться. Сразу – из убежища в мир. Тогда тебе пришлось бы только один раз ломать память. А теперь – это как с плохо сложенным переломом. Ломать и сращивать, ломать и… Ты терпи.

– Я терплю. Не извиняйся – я всё понимаю. Напролом было опасно, ты не стал рисковать. Я ведь что: пожаловалась, и сразу легче. Не обращай внимания…

До места обитания Мантика оставалось ещё несколько часов пути. Давно погасла голубая полоса над горами, и лишь взятые с собой вечные фонари (в них надо было лишь раз в день подливать воду да изредка добавлять сахар) освещали путь, как маленькие дружелюбные солнца.

Может быть, днём Алексей быстрее узнал бы это место. Сейчас, когда свет не доставал и за тридцать шагов, сделать это оказалось непросто.

Тот, из видения, брошенный городок, через который будто прокатился чугунный шар: вот прямая глубокая вдавленность, только без воды, по сторонам дома, растёртые в пыль, чуть дальше просто развалины, а ещё дальше должны быть вполне целые домики, и маленький белоснежный храм, и базарная площадь с длинными каменными прилавками…

И задним числом припомнился замок, почти неотличимый от скал. Но в том видении на стенах стояли стражники в красных плащах и с длинными копьями. За стенами же тогда копошилось… да, именно это мерзкое слово: "копошилось" – множество серых от грязи голых людей, в полой тишине будто бы разыгрывающих какую-то многодневную злую мистерию… видеть это нормальному живому человеку было нельзя…

Он увидел. И запомнил.

Но, наверное, не с той силой и страстью, с какой это требовалось запомнить – потому что лишь сейчас, уйдя оттуда, понял, откуда именно ушёл.

Вот, значит, что это за мир…

Это могила несбывшегося Бога.

Надо убираться отсюда, подумал Алексей едва ли не панически – как будто бы не тем самым он и занимался до сих пор…

Так оно и выглядит повсюду, подумал он – это богосквернящее умение, одно из самых чёрных и грязных: создание "механического дива"; собираются в одно место сотни или тысячи живых людей, над всеми ними производится особая инвольтация, после чего они перестают быть людьми, а становятся частями чрезвычайно мощного чародейского инструмента. Это чудовищно и необратимо – как для тех, кто инвольтации подвергнут… так и для тех, кто всё это затевает и проводит.

Активное чародейство всегда в первую очередь воздействует на самого чародея. Поэтому все они такие… странные.

Белый храм чуть светился в темноте.

Потом Алексей увидел Железана. Железан стоял чуть в стороне, указывая на этот храм. Когда на него упал свет, призрак беззвучно растаял. Алексею показалось, что мёртвый слав боится его.

Это было нелепо…

Почему-то этого Алексей не ожидал: подступы к храму были буквально завалены костяками и полурасклёванными трупиками каких-то мелких зверьков. Ослики упрямились, упирались. Приходилось буквально тащить их за собой, взяв под уздцы и задрав им высоко морды. Сане он не разрешил спускаться на землю. Ему мерещились змеи.

Потом от храма отделилась бледная искра и поплыла им навстречу.

Прямо по земле проведена была грубая известковая полоса. У полосы этой трупики зверьков лежали валом, в несколько слоёв, будто лезли друг на дружку и умирали, то ли сражённые каким-то оружием, то ли умершие, не в силах пересечь известковую полосу, но и не в силах оторваться от чего-то, что манило их туда, за черту запрета…

Алексей перешагнул этот барьер, ничего не почувствовав. И ослики не заупрямились. Только Саня легонько охнула и приложила ладонь к глазу.

– Ослепило? – спросил Алексей.

– Нет… Ничего, пройдёт…

Она почему-то улыбалась рассеянной улыбкой.

Бледная искра приблизилась. Она летела на высоте вытянутой вверх руки. Летела сама, медленным плавным зигзагом. У неё было маленькое – размером с орех – светящееся ядро и туманная оболочка вокруг. Изредка из ядра вылетали ослепительные пылинки, прорезывали тьму и гасли.

Это фонарь, подумал Алексей. Где-то же должен быть и глаз?..

Глаз порхал вокруг. Нет, глаза. Не один, множество. Иногда они попадали в свет фонаря, на миг будто бы замирали, и тогда становился виден прихотливый узор на крыльях.

Дневные бабочки.

За всё время в этом мире Алексей впервые увидел летающих насекомых. В деревнях были мухи, но они ползали, изредка гудя слишком маленькими крылышками.

Эта чуть шелестящая крыльями компания облетела их несколько раз, а потом просто исчезла. Рассеялась за границами света. И бледная искра упала на землю, покрутилась несколько секунд и погасла, оставив после себя лишь несколько горящих пылинок.

­– Приехали, – сказал Алексей, помогая Сане слезть с ослика. Она охнула и замерла, упёршись руками в колени и широко расставив ноги.

– О-ох… непришпошоблены мы, кролики, для лажанья…

– Что?

– Это так… цитата. Любимая была пластинка… Хм. Как всё не похоже…

Алексей не стал расспрашивать: что не похоже и на что не похоже. Вывернул дорожную суму. Среди припасов, которыми их снабдили, была и бутылочка с целебным маслом. Старостиха так и сказала: ежели чего сотрёте или опалите…

– Держи. Я пойду посмотрю, что тут есть, а ты пока намажься.

Саня с сомнением, не распрямляясь, посмотрела на бутылочку.

– Думаешь, этого хватит? У меня такое чувство…