Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роуэн кивнул. Очень хорошо. Как бы то ни было, а «живая вода» свое дело сделала.
Едва прикасаясь к нежной коже, Роуэн ощупал плечо, прикинул, где взяться и как повернуть. Через минуту снова кивнул и выпрямился.
Коленом упираясь в кровать, Роуэн накрыл одной ладонью больное плечо, а вторую положил Майри на грудь, чуть ниже ключицы.
– Не бойся, милая, – шепнула Анна девушке. – Роуэн знает, что делает.
Легкая улыбка – не улыбка даже, а скорее намек на нее – тронула губы Майри.
Роуэн сделал глубокий вдох и перевел взгляд на бабушку.
– Держи крепче!
Он с силой дернул руку вниз и крутанул. С легким, но отчетливым хрустом сустав нашел предназначенную ему природой нишу.
Майри вскрикнула, вся кровь отхлынула с ее лица, и она бессильно поникла в руках Анны.
– Майри? – Встревоженный Роуэн склонился над ней.
– Бедняжка, – шепнула его бабушка. – Потеряла сознание. – Она осторожно опустила девушку на постель, поправила подушку. – Боль не скоро пройдет. А завтра будет хуже всего. Давай-ка, мой мальчик, вытащим из-под нее одеяло и накроем.
В четыре руки они справились с этой задачей. Роуэн присел на краешек кровати в ногах Майри, а бабушка тем временем открыла глиняный горшочек, набрала мазь и хорошенько натерла раненое плечо.
– Так-то вот, – приговаривала она, накладывая повязку. – Теперь будет заживать.
Тяжело вздохнув, Роуэн машинально потер ладонью лоб и поморщился, наткнувшись на еще не заживший шрам. Отняв ладонь, он встретился с внимательным взглядом бабушки.
– У тебя усталый вид.
Он кивнул.
– Пойду прилягу в зале.
– Это ни к чему. Мы с Грейс приготовили спальню для Майри – ту, что рядом с твоей.
– Отлично, пойду туда. Ее… Майри сегодня лучше не трогать.
– Верно. Отдыхай, мой мальчик. Я пошлю Грейс к ручью, пусть принесет холодный голыш, чтобы приложить к плечу девочки. Ну а завтра будем прикладывать горячее. – Смахнув черную прядь волос, накрывшую лоб Майри, бабушка вновь обернулась к Роуэн. – Расскажешь мне, как это она среди ночи руку вывихнула? Только не сейчас. Утром. Я тоже устала. Пойду спать.
– Спасибо, бабуль, – пробормотал ее внук.
– Роуэн… – Рука леди Анны легла на его плечо. – Не знаю, что произошло сегодня между тобой и Майри Макрэй, но сейчас ты поступил правильно.
В ответ на эти слова он лишь устало кивнул.
Когда за бабушкой закрылась дверь, Роуэн взял руку Майри, прикоснулся губами к тонким, теплым пальчикам.
И вышел из спальни.
Сильный ночной ветер к утру нагнал дождевые тучи. Проснувшись гораздо позже, чем обычно, Роуэн спустился на второй этаж в большую залу, где царила тишина, нарушаемая лишь негромким перестуком капель по каменным плитам замка. И было темно, словно ночь и не уходила. Блеклый свет из узких окон и красноватое пламя очага создавали приятный полумрак.
Майри в одиночестве восседала в громадном, истинно королевском кресле Джока Скотта. Левая рука ее, перевязанная холстом, покоилась на подушке, ноги прикрывал толстый шерстяной плед. Личико девушки побледнело и осунулось, она прикрыла глаза и застыла неподвижно, откинув голову на спинку кресла.
Никто не узнал бы в этом хрупком создании воинственную амазонку, не дававшую прохода королевским гонцам на линкрейгской дороге. Мужской наряд Майри с гор тоже исчез. Девушка утопала в широком камчатом халате Джока, из-под ворота которого выглядывал краешек бабушкиной льняной сорочки, а из-под подола виднелись узкие ступни в носках Роуэна – отличных крепких носках из шерсти и шелка.
На столе красовался кувшин со знаменитым молочно-травяным поссетом леди Анны.
Роуэн хмурым взглядом обвел эту мирную картину. Под крышей его собственного замка узницу холит и лелеет его собственная бабушка.
Да он и сам был ничем не лучше прошлой ночью. Не только врачевал эту амазонку, но и…
Зато сегодня утром у него было время подумать о найденном в часовне Линкрейга пакете. Все бумаги, за исключением испанского письма, Роуэн положил в ящик комода, под замок. А два листочка на испанском языке спрятал под фальшивой подкладкой в своем кошельке.
И теперь ему оставалось только гадать, не пригрел ли он в своей кровати изменницу короны.
Стараясь не разбудить задремавшую Майри, Роуэн налил в кружку эля и присел на уголок стола напротив нее. Прихлебывая охлажденный напиток, любовался чистыми линиями девичьего профиля и слушал музыку дождя и огня.
Пару минут спустя Майри прерывисто вздохнула и повернула голову. Густые ресницы вспорхнули; прозрачный серый взгляд остановился на Роуэне. Залегшие под глазами тени и взъерошенные, разметавшиеся по плечам волосы придавали девушке по-детски невинный и чуть смятенный вид.
Ожесточившееся было сердце Роуэна вновь смягчилось. Должно быть, ей все еще очень больно…
– Доброго тебе дня, – пробормотал он, приподняв кружку. – Хочешь каплю утреннего эля?
Она со стоном качнула головой и, сморщившись, приложила ладонь ко лбу.
– Как плечо?
– Лучше, чем голова, – буркнула Майри.
– А-а! – Он не смог остановить улыбку, заигравшую в уголках губ. – Датская «живая вода» – это тебе не шутка, девочка моя.
Она сдвинула брови, одарила Роуэна мрачным взглядом и снова закрыла глаза.
– Неужели нельзя было дать поменьше?
– Спроси лучше – неужели нельзя было отобрать. Ты ведь припала к фляжке как младенец к рожку с молоком, – насмешливо протянул он.
За что стал мишенью для еще одного взгляда, куда грознее первого. Прелестный румянец, рожденный отнюдь не жаром очага, заалел на скулах девушки.
Роуэн улыбался, уткнувшись в кружку с элем. Пусть она шпионка… но можно ли устоять против ее очарования?
Страдания смягчили ее обычную браваду; из-под маски бесстрашной амазонки вновь проглянула Мадонна, одинаково заботливая и к раненому Черному лэрду, и младенцу пяти недель от роду.
Сегодняшний брюзгливый настрой Майри как нельзя лучше подходил к унылой погоде за стенами башни. А вчера она была горда и неприступна, точно ее родные горы Шотландии.
Кто-нибудь, возможно, счел бы такую натуру непостоянной… Ему же она казалась захватывающе интригующей.
Привыкший к тому, что его дед вечно поддразнивает бабушку, Роуэн неожиданно для самого себя очутился в той же роли. Он просто не в силах был отказаться от удовольствия поддеть Майри, чтобы еще и еще раз полюбоваться расцветающими на щеках розами.
Лишь бы только она не обижалась.