– Пари! – осенённая внезапной идеей, я перебила адвоката.

– Что? – не понял он.

– Я предлагаю пари, – я нервно облизала губы. – Победишь ты – я расскажу тебе про детектор, если я – ты мне выкладываешь всю свою историю. От начала и до конца.

Эрик прищурился, нутром чувствуя подвох в моих словах.

– Тебе нечего терять. Ты же сам сказал, что я и так почти всё знаю, – поддела я эльтонийца его же словами.

– Спарринг? – спросил он, скептически заломив бровь и всё ещё не веря мне. – Но ты же уже знаешь, что я одержу победу.

Я мотнула головой.

– Не хочу идти так далеко, к тому же, ещё и переодеваться придётся… – я постаралась сделать вид, что размышляю. – На моей планете всё решают армреслингом. Чьё запястье первым коснётся столешницы, тот и проиграл.

– Но зачем тебе это? Ты же знаешь, что я сильнее. Если ты поменяла своё мнение, не проще просто выложить всё, как есть?

Чутьё адвоката не подводило, но в ответ я лишь провокационно улыбнулась.

– В таком случае тебе нечего терять. Ну что, идёт?

В ответ золотые глаза Эрика лишь азартно сверкнули, на губах вновь заиграла лёгкая полуулыбка. Он аккуратно закатал рукав дорого пиджака и поставил локоть на стол, подставляя свою ладонь.

– Идёт, малышка! Не знаю, что ты там надумала, но, чур, без слёз! Я предупреждал!

– В случае моей победы ты прекращаешь называть меня малышкой, – добавила я, хватая его ладонь.

Разумеется, Эрик даже предположить не мог наличие микроботов в моём скелете. Естественно, я победила, дав мужчине лишь десятисекундную видимость борьбы. Я не хотела растаптывать самомнение адвоката или унижать его, просто выиграть и узнать правду.

– Но как?! Почему?! – кажется, я смогла потрясти эльтонийца до глубины души.

– Я знала, что выиграю, потому и предложила это пари, – я повторила слово-в-слово фразу Эрика после спарринга на полигоне.

– Ты точно не с боевого направления? – в который раз за наше знакомство спросил Вейсс.

Он всё ещё не мог прийти в себя, после того, как выяснилось, что мускулы одной худощавой блондинки сильнее его собственных.

– Уже не точно, – я грустно усмехнулась, вспомнив слова Киара о моём переводе.

Эрик покосился на меня, но расспрашивать деликатно не стал. Юрист не по рождению, но по призванию, он чувствовал, когда вопросы бессмысленны и даже излишни. Мужчина подошёл к искусственному камину, что-то набрал на дисплее, и в нише распахнулась дверца.

– Потайной сейф? – ахнула я, наблюдая за действиями эльтонийца.

– Скорее минибар, – усмехнулся он, доставая бутылку красного вина. – Конфисковано с Тортуги, как раз будет к месту. Согрешим?

– Но на станции запрещено употреблять алкоголь… – пробормотала я, когда Эрик поставил на стол бутылку, а затем загромыхал посудой в поисках бокалов.

Его провокационное «Согрешим?» пропустила мимо ушей, кажется, уже привыкая к манере общения этого наглого сердцееда.

– Запрещено военным, а я лицо гражданское! И если ты внимательно перечитаешь Устав Академии, то запрет касается проноса спиртного на борт кораблей космофлота. Формально, станция – это не корабль, – я вскинулась, чтобы возразить, но Эрик не дал мне себя перебить. – Посмотри определение космического корабля в межгалактической энциклопедии Федераций Объединённых Миров, если мне не веришь. У космического корабля должны работать двигатели, чтобы перемещать его по направлению к точке назначения.

– А станция не движется… – пробормотала я, осенённая догадкой.

– Именно! Во-первых, станция не движется, а во-вторых, как я уже сказал, Уставом Академии пункт 817.65 подпункт «Б» запрещает именно пронос алкоголя и его хранение. Этот бокс раньше принадлежал какому-то адмиралу, так что с проносом бутыли вина все вопросы к нему, а не ко мне. Что касается хранения, то, как видишь, сразу же, как я узнал о существовании этого спиртного, занялся его уничтожением, – деловито закончил эльтониец, разливая жидкость по бокалам.

Я искренне восхитилась изворотливой логикой адвоката и… отказываться не стала. Когда ещё мне доведётся выпить хорошего красного вина? Вряд ли в ближайшие девять с половиной лет мне выпадет такой шанс. Разве что в редких увольнительных…

– Как тебя только преподаватели целых десять лет терпели в Академии? Ты же невыносимо дотошен и в каждом правиле найдёшь дыру!

– Спасибо, – Эрик улыбнулся своей белозубой улыбкой, сочтя мои слова за комплимент.

Мы выпили добрую половину бутылки, прежде чем мужчина начал свой рассказ. Я понимала, что ему нужно время, чтобы настроиться и рассказать о своём прошлом, а потому не торопила с признанием. У нас была ещё вся ночь впереди. Тот факт, что информация об Эрике до поступления в Академию отсутствует в инфосети, говорила о многом. Я подозревала, что являюсь первой, кому эльтониец рассказывает всю историю «от и до».

– Ты знаешь, каково это, родиться единственным мальчиком на планете, где природой заложено, что у всех женщин рождаются только девочки?

– Ты чувствовал себя «белой вороной»? – предположила я, памятуя рассказ Натана.

– Ха! – фыркнул Эрик. – Скорее уж белым единорогом, которого все хотят потрогать, погладить и урвать себе кусочек. Это просто невыносимо.

Я хмыкнула, подумав, что некоторые захухри так представляют себе рай. Эльтониец услышал моё скептическое хмыканье и произнёс:

– В шесть я заметил, что в парикмахерской все состриженные с меня волосы тщательно упаковали в пластиковый пакет, вместо того, чтобы выкинуть их в утилизатор. В восемь узнал, что мать берёт с гостей деньги за то, что они имеют возможность посмотреть на меня вживую. А в двенадцать мне сделала предложение учительница по философии, к слову, старше меня на сто сорок лет, чтобы я её осеменил. Я и слов-то таких тогда не знал, и не понял о чём речь. Когда пришёл домой и рассказал об этом матери, то вместо того, чтобы написать заявление в Планетарную Полицию, она спросила, сколько денег мне за это предложила старая карга. И возмутилась только тогда, когда я ответил, что о деньгах речи не шло.

Я так и не донесла бокал с вином до своего рта.

– Что, вот так и сказала?! Неужели… – все мысли в моей голове спутались, и я не знала, что произнести в поддержку. Сочувствие здесь было бы неуместным, – она тебя совсем не любила и готова была торговать собственным сыном?

Эрик как-то невнятно пожал плечами, будто и сам не знал ответа на данный вопрос.

– Я не верю в то, что эльтонийки способны любить кого-либо, кроме себя, – в словах прозвучала горечь, а длинные тонкие пальцы, что держали бокал, побелели. – С четырнадцати я любил проводить время на запасном аэродроме в одиночестве, сбрасывая тем самым накопившийся за день негатив. За старенький аэрокар, годившийся скорее на переработку, чем на исполнение своих прямых обязанностей, я расплатился тремя гигантскими пакетами собственной крови. Предлагал отработать, но владелица рогом упёрлась и сообщила, что возьмёт либо биоматериалом, либо натурой. Я тогда чуть концы не отдал, но сдал крови столько, сколько она хотела. Разумеется, мать не знала о моём увлечении, потому что тут же запретила бы, посчитав опасным.