– Да там… Когда он в вертолет пополз. Я его тогда на мушке держал, пять миллиметров на себя, и готово. Да он, зараза, девчонку тащил. Хорошенькая… Черт!

– Слушай, а чего ты так на журналиста взъелся? Он тебе что сделал-то? – Я остановился у фонарного столба.

Прислушался. Вдалеке гулко говорил крупнокалиберный пулемет. Очень даже крупнокалиберный, вертолетный.

– Если бы чего сделал, так вообще бы разорвал… Ненавижу я таких. Ненавижу. Ему все это, – Марко повел рукой вокруг, – Диснейленд. Материал. Который можно продать подороже. Журналюг на войне вообще шлепать надо в первую очередь, чтобы не лезли куда попало. Падальщики они. Мяса побольше, трупов, сумасшедших всяких… Чем больше дерьма, тем дороже обойдется. Оно, дерьмо наше, дорого стоит. А на нас самих ему, Таманскому этому, наплевать. Глубоко наплевать! Мы можем загнуться, даже лучше будет, если подохнем, а он нас заснимет и слово наше, последнее, в статейке своей, эпиграфом пустит. Вот, мол, какой он герой, не щадя живота своего добывал правдивый материал. Все зафиксировал. Чтобы заплывающие жиром буржуа поужасались, поволновались. Недолго, ну, полчасика. Чтобы, не дай бог, не взбудоражить свою поджелудочную… А потом опять занялись бы своими долбаными делишками. И все это дерьмо проходит под маркой «Чтобы мир знал!». Хренов куча, знал! Невозможно это, пока сам тут носом в кишки не ткнешься, невозможно это!!! Гады… Я таких, как он, ненавижу. Потому что мы для него не люди, а так, бабки-тугрики.

– Марко. – Я повернулся к нему. – Да ты социалист?! Чем тебе буржуа не угодили?

– Чем? Тем… Тем, что я тут задницу надрываю, чтобы мои там, в Милане, жрать могли по-человечески. А они, буржуа, просто газетки почитают, утренние… И выкинут в мусоросжигатель. Все выкинут. И меня, и вас… И всю эту Африку черномазую. Вот так. И не волнует их ни хрена. Ни Ауи, ни Нкелеле. Пока под окнами стрелять не начнут, не пошевелятся. А я, а я в Сопротивлении был, когда Россия с Японией штатовцам прикурить давала. Я Рим брал. Суки рваные… – Он захлебнулся словами, но потом справился с собой и продолжил: – А меня потом в военные преступники записали. Травили по всей Европе, будь она неладна. В Мадриде едва за задницу не ухватили, да я вот в контрактники подался. Теперь если тут шлепнут, семья до конца дней обеспечена будет. А вы говорите – социалист, буржуа не любишь. С чего мне их любить?

Семья? Сопротивление? Я по-другому посмотрел на итальянца.

История с взятием Рима была мне известна. Бардак в Европе тогда стоял страшный. Разгар военных действий, атомное месиво. Перелом войны. А тут как раз итальянское Сопротивление порешило штатовцев вышвырнуть. Фронт уже рядом проходил.

Взяли Рим. Да не удержали. Союзники то ли подзадержались где-то, то ли еще что… Но штатовцы высадили десант. Успели. Рим кровью умылся. Весь Колизей трупами завалили… Сначала итальянскими, а после и весь штатовский десант полег там же. Поскольку японцы первыми в город вошли. Успели вперед русских.

А после войны обвинили во всем, конечно, сопротивленцев.

Ламбразони рванул воротник гимнастерки и прохрипел:

– Не знаю… Тошно… Не знаю… Предчувствие у меня. Бывает ведь, а?

– Бывает… – протянул я. – Точно бывает. Лучше бы ты ошибался… Нам еще до порта пилить и пилить, а у тебя предчувствия. Не к месту. Подожди, на катере окажемся, и чувствуй сколько влезет. Понял?

– Понял.

– Ну вот и замечательно. Пошли тогда, только на крыши поглядывай. А то я не удивлюсь, что тут где-нибудь кукушка с оптикой сидит… Гляди в оба. Чувствовать потом будешь.

Это случилось, когда мы завернули за угол.

Метрах в тридцати от нас вылетела на асфальт оконная рама. Вместе с телом человека. Какой-то чернокожий парень с противным хрустом брякнулся на асфальт, раскинув в стороны руки.

Мы замерли.

Через мгновение второй человек вылетел вслед за первым. И так же остался лежать на асфальте. Прогрохотала автоматная очередь. Вознесся к небесам и оборвался чей-то истошный визг.

Последовала пауза, во время которой, казалось, все вокруг замерло, вжалось в прокаленный камень, ожидая…

…И, поднимая пыль, дверь какого-то дома вылетела на улицу, сорванная с петель.

Ламбразони присел на одно колено, взяв на прицел дверной проем, готовый изрешетить того, кто покажется оттуда…

Что-то было не так. Что-то не так… Я понял это слишком поздно. Понял, когда через выбитое окно, едва коснувшись ладонью усыпанного осколками подоконника (каблук высоких сапог сбил кусок пластика с остатков рамы), на улицу выскочил он. Память сработала четко. Именно эту рожу я видел в люке «циклопа», когда господин журналист забирался по болтающейся лестнице. Как он там сказал?.. Индуна? Эймс? Лейтенант… Военный кибер, боевая модификация. Все цепи включены, все источники питания на пределе. Готовность номер один. В руках какой-то ПП. Черт знает какой марки, их сейчас развелось как собак. Длинная обойма. Патронов можно не жалеть. В руках кибера такое оружие держится как в тисках. Не дрогнет, не шелохнется. Пули лягут одна в одну.

Ламбразони еще разворачивался стволом в сторону окна, а Индуна уже стоял на ногах, и ствол его оружия уверенно смотрел в нашу сторону.

И я ничего не смог сделать. Никто бы не смог.

Пули взвихрили воздух, прочертив канальцы воздушных потоков от ствола пистолета прямиком в грудь Ламбразони. В левую часть груди. Туда, где сердце.

Я видел, как взметнулись фонтанчики крови. Как взметнулась асфальтовая крошка под прошедшими навылет пулями.

И уже не имело значения то, что объявившийся на крыше Абе начал стрелять почти одновременно со мной. Пока Марко бесшумно оседал на землю. Мы затопили улицу свинцом. Мы расстреляли не по одной обойме, стараясь подсечь убийцу Ламбразони. Он был быстрее пуль. Он уворачивался от них, как от медлительных пчел. Тяжелые и неповоротливые пчелы. От них так легко уворачиваться, когда ты на форсаже…

Индуна исчез так же стремительно, как и появился. Просто большой торпедой влетел в окно соседнего дома – и его не стало.

Я услышал, как кто-то снова завизжал там, в черном провале выбитого вместе с косяком окна. И услышал знакомый голос:

– Твоя магия не действует, старик. И смех. Тихий. Исчезающий. Неживой. Индуна ушел, но до порта нам еще далеко… Ой как далеко!

Когда Абе спустился с крыши, мы оттащили тело итальянца в тень. Разделили его боекомплект. Аптечку. Молча постояли над телом…

А что можно было еще сделать? Ничего… Теперь уже ничего.

Марко Ламбразони обеспечил свою семью до конца дней. Одной своей смертью оплатив все их счета.

– Что будем делать, босс? – спросил Абе.

– Не знаю, Аб. Что творится в городе? Узнал?

– Узнал, командир. Ангольцы на подходе, их десант ворвался в город поутру. Сейчас все разбились на группы и режутся друг с другом. Десант засел где-то в районе посадочной площадки и держит оборону. Остальных поглотила анархия. Порт контролируется местными. То есть вообще не контролируется… Куда дальше направимся? В Анголу?