Мы остановились на вершине холма, восхищенные открывающимся оттуда видом на долину Сены. Он сказал, что, по его мнению, демократическая революция в Америке неизбежна.

– На этой неделе я получил письмо от человека по имени Томас Джефферсон, – пояснил Эркюль. – Талантливый демагог, которого вдохновили идеи нашего дорогого Жан-Жака.

Эркюль был неотразим. Я взяла его огромную ладонь и сжала ее между бедер. Природа взяла свое.

Через несколько дней вернулся Луи. Он заподозрил, что у меня кто-то есть, и повел себя как законченный собственник. Он не отходил от меня ни днем, ни ночью, постоянно спрашивая, люблю ли я его. Я уверяла его в своей любви и использовала все свои приемы, чтобы отвлечь его от дальнейших расспросов. После таких сеансов я чувствовала себя грязной и часами лежала в ванне, придумывая способ вырваться к Эркюлю.

Сначала мы с ним опасались переписываться, боясь разоблачения. В сентябре я вернулась в Версаль, а король и Эркюль уехали в Париж. Чувства бушевали во мне. Я не могла жить без Эркюля. Боясь, что он нашел другую, я рискнула и написала ему письмо, в котором предлагала тайное свидание в Лувисьене.

Два дня мы предавались блаженству любви. Вернувшись в Париж и увидев Луи, я почувствовала себя плохо, но не от сожаления о своем предательстве. Я не могла контролировать Эркюля так, как мне было необходимо. Любовь к Эркюлю была как болезнь. Я решила, что, если он не может быть моим до конца, он мне не нужен. Я написала ему письмо, в котором говорилось, что то, что произошло, не должно было произойти и никогда больше не повторится.

В разлуке мое чувство лишь усилилось. Тоска по любовнику заставляла меня делать все новые глупости. Я купила пару тумбочек из чистого золота, которые обошлись мне почти в миллион ливров каждая, и неистово скупала все новые и новые экземпляры в мою коллекцию дорогого фарфора. Каждый день я соблазняла новых слуг, которых сразу же выгоняла. Наступил октябрь, и, поняв, что не могу жить без Эркюля, я решила на неделю уехать в Лувисьен и попросила его встретиться со мной там.

Он сразу откликнулся на мой зов. Но, вернувшись в Париж, я мучилась еще сильнее и написала Эркюлю, что все кончено. Никакие развлечения, никакие беспутства не могли заставить меня забыть о нем. В ноябре я назначила очередное свидание, он снова приехал, и я снова попыталась порвать с ним.

Это был какой-то порочный круг. К середине декабря Эркюль стал рабом моих чар. Он забрасывал меня письмами, в которых говорилось, что любит меня, но его сердце не может вынести моего непостоянства. Я восприняла это как отказ и, решив, что он бросает меня ради другой, в припадке ярости разнесла вдребезги несколько полок тончайшего фарфора. На эти деньги можно было целый месяц кормить всех голодающих Парижа.

Зима 1773 года выдалась лютая. Многие спасались от холода в парильнях и горячих ваннах купален. Самым модным заведением такого рода в Париже была Бен-Тиволи на Рю Сен-Лазар. Версальские дамы снимали там комнаты, словно ложи в Опере. Маркиза де Монморанси тоже приобрела абонемент и пригласила меня составить ей компанию. Это был самый сладостный вечер в моей жизни. Нам делали искусный массаж, мы нежились в горячей ванне, угощались изысканными яствами, выпили несколько бутылок вина. В одной из купален женщины и мужчины могли принимать ванны вместе. Этой возможностью, как можно догадаться, пользовались в основном мужчины. Те немногие женщины, что ходили туда, были из тех, которые истосковались по мужскому вниманию.

Маркизе было сорок пять, но у нее до сих пор была превосходная фигура, а я обожала выставлять свое тело напоказ. И мы решили устроить себе приключение. В купальне было сорок мужчин и три грузные женщины средних лет. Мы с маркизой лежали в воде, плавали, натирали друг друга благовониями, делая вид, что мы здесь одни. Но, куда ни глянь, нас окружали обнаженные волосатые мужские тела, одни красивые, другие омерзительные. Их обладатели тоже нас видели. И не могли отвести глаз. Они отталкивали друг друга, чтобы было лучше видно. Эти подтверждения нашей красоты доставляли нам огромное удовольствие.

Через несколько дней начался сильный снегопад. Все дороги Версаля замело, бушевал ветер, а воздух обжигал холодом. Едва все стихло, как налетела новая буря. На следующий день выпало еще больше снега, потом еще и еще. Морозный воздух не давал сугробам растаять. Снега намело столько, что десятки слуг не могли с ним справиться.

К счастью, кладовые и погреба дворца ломились от запасов. Первые несколько дней снежное заточение казалось нам забавным. Мы с Луи спрятались в моей комнате, словно отшельники любви. Мы пили горячий шоколад, приправленный бренди, и валялись в постели, согреваемые нашей страстью и ревущим огнем камина.

– После нас хоть потоп! – сказал Луи и засмеялся.

Но дни шли за днями, и заточение начало утомлять нас. Напряжение нарастало.

Мои осведомители донесли, что из комнаты Негодницы Мари раздаются леденящие кровь вопли. Из-за снегопада принц Аксель, который остановился в Париже, не смог добраться до версальского особнячка, который Мария использовала для свиданий. Свое негодование она вымещала на слугах, устраивая им форменные пытки. Скоро ее примеру последовали и другие придворные дамы и господа. Разумеется, все это держалось в тайне.

Я слышала о бичеваниях, изнасилованиях, увечьях и даже убийствах слуг. Разумеется, рассказчики многое преувеличивали. В основном знать развлекалась, игриво таская слуг за волосы, выкручивая им соски, заставляя терпеть позор анальных изнасилований.

Версальский карантин затянулся почти на шесть недель, и я успела наладить активную переписку. Среди тех, кто просил моего покровительства, был заключенный в тюрьму маркиз по имени де Сад. Прослышав о том, что я поддерживала проект Бретона по организации государственных домов терпимости, он предложил создать и государственные школы любовного искусства:

«Вместо церкви следует создать учреждение, которое будет заниматься распространением знаний о природных потребностях и всех видах плотских удовольствий».

Он также приложил к письму отрывки из книги под названием «Философия в будуаре», над которой работал. Утомленная заточением, я была готова читать все, что попадалось под руку.

Поначалу герои де Сада вели долгие философские беседы. Как и Руссо, они говорили о преклонении перед природой и естественными порывами, ратовали за освобождение от оков общества. Но богиня де Сада – не добрая, плодородная матерь, а безжалостный, кровожадный монстр. Равенство не заложено в мужскую природу. Мужчина – животное по натуре своей. Доказательство: дети при всей своей невинности жестоки.

Это лжеметафизическое словоблудие было лишь прелюдией к непотребному ужасу. Оргия власти и повиновения, самые мерзкие удовольствия, весь спектр зверств от бичевания до убийства и совокупления с трупами описывались автором во всех красочных подробностях.

Несмотря на отвращение, я не могла оторваться от книги. Де Сад изображал другую строну реальности, отличную от мира Руссо. Мои демократические порывы он счел бы очередной игрой власти. Я исповедовала идеалы вроде христианского милосердия, желая добиться превосходства над окружающими, чтобы все видели во мне хорошего, доброго человека, заботящегося об общественном благе. Тогда я смогу застать их врасплох и узнать слабые стороны.