Это стало ужасным потрясением для наивного, избалованного мальчика, ведь он привык ко всеобщему обожанию. После ужина я нашла его на пороге моей спальни в совершеннейшем расстройстве. Я причинила боль не только его телу, но и его душе, и мне стало стыдно, что я так сурово обошлась с ним. Я отвела его в комнату, прижала к груди и начала успокаивать нежными ласками. Надушенным платочком я вытерла его мокрые от слез щеки. Он расцвел от моих легких прикосновений.

Большую часть лета 1773 года король провел в Лувисьене. Он привык к бурной жизни Версаля, и неспешность сельской жизни выбивала его из колеи. На Луи вновь нахлынула скука, одолевавшая его до нашей встречи. Днем он спал, а ночи сидел без дела, много ел и пил. В результате он так разжирел, что уже не мог забраться на лошадь без посторонней помощи. Охота больше не интересовала его. В постели он был пылок, но даже на пике наслаждения я не могла не чувствовать его усталости.

Общество Луи угнетало меня, и я возобновила роман с герцогом Эркюлем. Эркюль был для меня загадкой. Он был сам себе хозяин, но при этом полностью принадлежал мне. Я диву давалась, как этот непреклонный, целеустремленный человек так легко подчинился мне, капризной и ветреной.

Я прилагала все усилия, чтобы растормошить Луи, дошла даже до того, что начала поставлять ему сельских коровниц. Новизна ощущений и полная доступность этих крепких блондиночек, готовых примчаться по первому его зову, увлекала его несколько недель. Но скоро гарем крестьянок наскучил королю, и он снова затосковал. К августу он снова впал в депрессию и мучился душевной пустотой. Луи сказал, что боится Бога, но и дьявол внушает ему благоговейный трепет. Он верил, что таинство исповеди поможет ему очиститься душой, но от признания в грехах его удерживал стыд. Мысли о собственной греховности и угрызения совести вызывали лишь желание творить новые грехи.

Как я понимала его!

Любимым развлечением короля были непристойные сценки. Любил он и дешевый фарс. Замо был прирожденным клоуном. Я одевала его шутом – в короткие синие штанишки, желтую блузу и разноцветный колпак с висячими ушами, увенчанными бубенцами. Нашлись роли и для селянок – подружек Луи. Замо был едва ли не в два раза меньше их. В одной из сценок Замо держал подойник, а трое внушительных полногрудых девиц облегчались в него, стараясь замочить негритенка посильнее, а потом ругали его, называя увальнем, и шлепали. В другой сценке две девушки нагибали Замо, а третья угрожала кастрировать его при помощи ножа. Замо, бедный мальчишка, забывал, что это просто игра. Он кричал от ужаса и молил о пощаде. Мы с Луи покатывались со смеху, глядя на издевательства над маленьким шоколадным мальчиком.

Потом девушки пошли в королевскую спальню, где шла вечеринка для хозяев, а Замо остался со мной. Осознавая свою беспомощность, он был тих, словно ему передавалось меланхолическое отчаяние Луи. Я понимала, что он переживает сильнейший внутренний конфликт: его обижали мои капризы, унижения, ведь он любил меня, отчаянно стремился завоевать мое внимание и одобрение.

Чтобы утешить Замо, я подошла и прижала его к груди. Он был совершенно беззащитен. Неожиданно для себя, я засунула руку в его брюки и поиграла с ним. Мальчик не сопротивлялся, но и не отвечал мне. Демонстрируя все внешние признаки возбуждения, он стоял не шелохнувшись.

Я уложила его в постель. Замо впал в какое-то подобие летаргии, все его тело было твердым, как камень. Я легла сверху и удовлетворила свою страсть, не обращая на него внимания. Даже в момент эякуляции Замо лежал неподвижно, не выказывая никакого удовольствия.

Как обычно, совершив нечто постыдное, я направила все презрение на объект своей порочной страсти – столкнула Замо с постели, и он с глухим стуком упал на пол.

Замо зарыдал и начал колотить себя кулаками по голове, словно сумасшедший. Зная, что я не позволю ему злиться на меня, он ругал себя. Испугавшись, что он покалечится, я запаниковала и позвала Лорана, чтобы тот увел мальчика.

Король чувствовал себя виноватым перед Замо и даже обсуждал со мной возможность дать ему свободу, но я не разрешила. Тогда Луи назначил его управляющим моего имения в Лувисьене. Эта должность приносила основательный доход и была пожизненной. Луи написал специальный указ по этому поводу, закрепив его королевской печатью. Как я вижу теперь, королевский приступ щедрости и мое собственническое отношение к Замо сгубили меня.

Отец Даффи кивком остановил Жанну.

– Гарем короля для девочек, а теперь еще и это? – резко сказал он. – Уверен, мне не нужно напоминать вам, что Господь говорит о растлении малолетних.

– Мне и правда лучше было бы броситься в Сену с камнем на шее! – воскликнула Жанна. – Сможет ли Господь простить меня?

– Господь может простить все при условии искупления грехов, – ответил священник.

– Но у меня нет времени, – сказала Жанна.

– Вам, должно быть, больно думать о том, что Лувисьен, ваше греховное прибежище, досталось Замо.

– Да, это так. Но это облегчает мою вину за содеянное.

– Отказавшись освободить Замо, вы своими руками надели себе на шею петлю. Это знак того, что ваша бессмертная душа, которая принадлежит Всемогущему Господу, стремится покинуть этот мир и воссоединиться с Богом. Да, верьте мне, дитя мое. Вас ждет значительно более достойное место.

– Рай?

– По крайней мере, чистилище, где души с радостью принимают страдания, зная, что их ждет рай, – ответил отец Даффи.

На какое-то мгновение все стало легко и просто, как в детстве. Как хорошо, что меня не ждут вечные муки в преисподней, с облегчением подумала Жанна. Когда-нибудь она будет жить в райском дворце.

Наступил сентябрь. Мы с Луи должны были вернуться в Версаль, но король сказал, что пока не готов выносить придворные интриги и напряженные схватки с парламентом. Герцог Эммануэль приехал умолять короля вернуться. Он утверждал, что без его величества монархисты теряют свои позиции. Эммануэлю удалось вырвать у Луи вынужденное обещание вернуться во дворец к первому ноября.

Я продолжала делать все, что в моих силах, чтобы расшевелить Луи. Я придумывала новые эротические приемчики, каждую ночь устраивала вечеринки, окружая короля самыми энергичными и сластолюбивыми людьми. В канун Дня всех святых – нашу последнюю ночь в Лувисьене – я закатила грандиозный бал-маскарад, на который пригласила графа Жана и множество старых друзей. Более трехсот распутников съехались к нам в маскарадных костюмах. Я встречала их в образе бледной вампирессы. Гости так тщательно загримировались, что я не узнавала многих из них.

Вино лилось рекой, все сильно выпили, и начались фамильярности. Луи в набедренной повязке и лавровом венке был Бахусом. Он усадил к себе на колени двух молодых особ и ласкал их на глазах у всех. С его подачи вечеринка превратилась в оргию. Я думала, что меня уже трудно чем-то удивить, но скоро поняла, что ошибалась. Гости совокуплялись парами и группами. Все комнаты, каждый клочок пола был покрыт сплетенными телами. Большая компания кутил, на которых оставались лишь маски, развлекалась в домике у пруда. Я присоединилась к ним, напиваясь и отдаваясь всем подряд. Я потеряла счет мужчинам и в конце концов потеряла сознание.