– Мэтти, а какое у тебя сегодня слово дня?

– Короткощетинистый.

– Что это значит?

– Покрытый щетиной. Короткими жесткими волосками.

– А ты можешь составить с ним продолжение?

– Предложение, Бет, а не продолжение. Нет, не могу. Я не знаю ничего короткощетинистого.

Она немного подумала, затем сказала:

– Например, папина борода. А еще поросенок.

Я рассмеялась.

– А ведь ты права, – сказала я.

Она улыбнулась и взяла меня за руку.

– Хорошо, что ты не уезжаешь в колледж, Мэтт. Я так рада, что ты останешься с нами. Ты ведь не уедешь, правда? Ты останешься и выйдешь за Ройала Лумиса, да? Эбби говорит, он в тебя втрескался.

– Я никуда не еду, Бет, – сказала я и вымучила из себя улыбку.

Я все больше и больше уверялась, что моя мечта о колледже – это всего лишь мечта и не более того. Я не могла уехать. В глубине души я всегда это знала. Даже если бы я не влюбилась в Ройала. Даже если бы я заработала у мисс Уилкокс на билет на поезд и даже если бы папа сам проводил меня на станцию. Я поклялась маме, что останусь.

Я попыталась думать о будущем. О том, которое действительно будет, а не о том, которое в мечтах. Я думала о том, что мы с Ройалом будем делать в День поминовения – пойдем слушать городской оркестр в Олд-Фордж или отправимся в Инлет на пикник. И стоит ли мне потратить часть тех трех долларов, что я уже заработала у мисс Уилкокс, на ткань для новой юбки, или лучше отложить все целиком на серьезные покупки для хозяйства.

Когда мы дошли до дома Эмми, я с удивлением увидела, что все ее дети собрались во дворе. Том и Сьюзи с малышом Люциусом прятались от дождя под сосной, Дженни, Билли, Миртон и Клара стояли в грязи, одежда их промокла насквозь, волосы прилипли к головам. Я посмотрела на печную трубу на крыше унылого серого домика Эмми. Дым не шел. Эти бедолаги, должно быть, промерзли до костей, а в доме даже огонь не разведен. Так и заболеть недолго. Во мне вспыхнула злость. Обычно мне было жалко Эмми, но иногда я на нее сердилась. Мама семерых детей – а ведет себя так, что ясно: ей самой нужна мама.

Увидев меня и Бет, дети сгрудились вокруг нас, как котята вокруг ведерка с молоком. Их всегда оказывалось больше, этих детей, чем мне помнилось.

– Почему вы торчите под дождем? – спросила я.

– Мама велела нам выйти. Она занята, – ответил Миртон, утирая нос рукавом.

– Чем занята? – спросила я.

– Там мистер Лумис. Он помогает ей чинить печку. Она сказала, это опасно, и чтобы мы не возвращались в дом, пока он не закончит, – объяснил Томми.

– Глупости. Я уверена, что вам можно быть внутри, – сказала я, не понимая, что уж такого опасного в ремонте дровяной печи.

– Мэтти, тебе туда нельзя. Не заходи, – в голосе Тома послышался страх. – Они разобрали печь, все разложено на полу.

– Ерунда, Том, это всего лишь печка. Я буду осторожна, – сказала я раздраженно. – Я пришла сюда под дождем, потому что ты меня попросил, и я не уйду, пока не увижу твою маму.

Я поднялась по разбитым ступенькам на крыльцо. Единственное выходящее на улицу окно было прямо рядом с дверью. Я глянула туда, прежде чем постучать, – просто увериться, что части печи не лежат прямо у порога, – и застыла на месте.

Эмми перегнулась через плиту, юбки ее были задраны выше пояса. Мистер Лумис пристроился позади нее, его штаны были спущены до лодыжек. И никто из них ничего не чинил.

Я развернулась, схватила Бет за руку и потащила с крыльца вниз.

– Ой, Мэтти, ты чего? Отпусти! – заныла она.

– Томми… скажи маме… скажи ей, что я зайду позже, ладно? Хорошо, Том? Вот… вот лепешки. Отдашь ей, когда… когда сможешь.

Томми не ответил. Его худенькие плечи сгорбились под бременем того, что он вынужден был знать. И я теперь ощущала это бремя, и оно меня злило. Я не хотела тащить его на себе. Томми взял угощение, не глядя на меня. Я была этому рада – я тоже не могла смотреть ему в глаза.

– Мы что, не пойдем в дом, Мэтт? Я думала, ты хочешь повидаться с Эмми.

– Позже, Бет. Эмми занята. Она чинит плиту. Это опасно.

– Но ты же сказала…

– Мало ли что я сказала. Пошли!

Всю дорогу домой Бет ныла и терла локоть. А я пыталась уговорить себя, будто ничего не видела, потому что увиденное было так уродливо, грубо и отвратительно, что больше напоминало животных на скотном дворе, чем мужчину и женщину. Это не выглядело как занятия любовью; это выглядело как все те грязные слова, какими это называют. Неужели, думала я, именно так у Минни появились ее малыши? И именно так у мамы появились мы? И именно так все будет у нас с Ройалом, когда мы поженимся? Если да, то я лучше сразу скажу ему, чтоб держался от меня подальше, потому что я ничего подобного делать не собираюсь.

Бедный Томми. Его братишки и сестренки, по-видимому, не знали, что происходит в доме, но он знал, это точно. Я надеялась, что миссис Лумис не узнает. И Ройал, и его братья. Это причинило бы им ужасные страдания. Бет ничего не видела, и Томми наверняка никому не скажет, ему слишком стыдно. Так что это останется тайной. Никто никогда не узнает.

Когда мы наконец свернули на нашу подъездную дорожку – обувь промокла насквозь, подолы юбок в грязи, – я вдруг поняла, что знаю, к чему применить мое слово дня. Полы рубахи мистера Лумиса не закрывали его голый зад, и я видела – хотя предпочла бы никогда в жизни не видеть, – что зад этот был бледный, дряблый и в высшей степени короткощетинистый.

Убери эти письма, Мэтти, говорю я себе.

Нет, отвечаю я себе же.

Ты ничуть не лучше, чем твоя тетка Джози. Читать чужие письма – это в ее духе. Ты шпионишь. Лезешь в чужую жизнь.

А мне плевать.

Прекрати. Засыпай. Ты уже знаешь все, что тебе надо.

Но это не так. Я знаю, что Грейс была беременна. И знаю, что забеременела она от Честера Джиллета. И я думаю, что они сбежали в «Гленмор», чтобы тайно обвенчаться. Не знаю я только одного, и если я сумею это выяснить, то спокойно отложу письма в сторонку и усну. Я не знаю, почему Честер Джиллет записался в гостевой книге Чарльзом Джеромом, и я буду читать дальше, пока не узнáю.