обстановка в городе сложная, но трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать.

Аксель заставил себя подняться от пылающей печи. Он запахнул толстый халат, достал из сейфа книгу записей радиограмм из Ленинграда и сел к столу. Нужно было еще раз убедиться, что по ходу событий он не допустил никакой ошибки…

Первые сообщения Кумлева носили чисто информационный характер — число артобстрелов, бомбардировок с воздуха, наиболее эффективные попадания, нарастание трудностей, вызванных окружением города. Эта информация подтверждала неумолимо логичный ход событий: Ленинград взят за горло немецкой армией.

Вот первая радиограмма Кумлева, полученная 2 ноября 1941 года:

«Большинство населения получает двести граммов хлеба в день, все остальные указанные в карточках продукты, во-первых, мизерны, во-вторых, выдаются с перебоями или вовсе не выдаются. Мое мнение — изготовление фальшивых продовольственных карточек следует приостановить, так как в конце октября проведена перерегистрация всех карточек. В будущем возможны частые перерегистрации и введение новых штампов — угнаться за этим мы не сможем. Слухи об уничтожении бомбардировкой главных продовольственных запасов города неверны. Уничтожено только одно из хранилищ сахара и муки — Бадаевские склады, об этом свидетельствуют хорошо осведомленные люди. Норма выдачи сахара до сих пор не снижена. Со времени пожара прошло два месяца, а хлеб по нормам, установленным 1 октября, выдается бесперебойно. Наши запасы продовольствия, согласно вашим указаниям, рассредоточены в двух надежных местах. В прошлом месяце удалось дополнительно купить более трехсот коробок консервированных крабов, которые почему-то продавались без карточек. Жду дальнейших указаний и ваших представителей».

Аксель тогда немедленно отправил в Ленинград ответную телеграмму:

«Особо благодарю за уточнение в отношении складов, впредь сделайте принципом — свои успехи лучше недооценить. Представители будут у вас в самое ближайшее время».

Радиограмма Кумлева от 5 ноября 1941 года:

«Ухудшение снабжения города продовольствием чувствуется все острее. Власти принимают драконовские меры против всяких нарушений продовольственного режима. Арестован хозяин нашей продовольственной базы № 2. Предназначение базы ему неизвестно, он был уверен, что для спекуляции, и, видимо, спешил. Из соображений предусмотрительности думаю переехать жить по адресу продовольственной базы № 1. Уже многие дома не отапливаются из-за отсутствия угля, дров, электроэнергии. Окончательно установил, что под госпитали отведены помещения института имени Герцена, университета, гостиниц «Европейская» и «Англетер», технологического института, а также Дворец труда, многие школы и больницы. Подтверждается, что в результате прямого попадания бомбы в госпиталь на Суворовском проспекте погибло около 600 человек. Общее число лиц по списку «Действие» — сорок девять. Могло быть больше, но я строго придерживаюсь ваших указаний. С нетерпением жду новых гостей».

11 ноября в Ленинград отправились Мигунов и Чепцов. Они благополучно прошли фронт, и уже на другой день Кумлев сообщил об их прибытии.

14 ноября Кумлев сообщил о новом снижении продовольственного рациона для всех жителей, о том, что в городе начался голод. Затем пришла радиограмма от Мигунова, который сообщал, что голод сильно обострил ненависть к Германии. Стало почти невозможно, даже с лояльными людьми, открыто говорить об их сотрудничестве с немецкой армией. Сообщал, что неголодающих людей сразу выдает их внешность, советовал учесть это при посылке людей в Ленинград, просил, чтобы засылаемые хотя бы отращивали бороду.

Аксель ответил:

«Голод должен быть не противником, а нашим союзником. Продовольствие, которым вы располагаете, должно стать валютой, на которую можно купить все, включая и человеческую жизнь. Сделайте эту валюту при вербовке средством номер один. Немедленно сообщайте о наращивании сил по списку «Действие».

Последующие радиограммы из Ленинграда возмущали Акселя своей краткостью. В радиограмме Мигунова от 22 ноября было всего несколько слов:

«Произвели уменьшение продовольственных норм со всеми вытекающими отсюда последствиями».

И все.

Затем пришла шифровка от Канариса. Ссылаясь на просьбу командования, не удовлетворенного данными армейской разведки, Канарис приказывал точно установить каналы снабжения Ленинграда продовольствием извне. Аксель переадресовал это задание в Ленинград Мигунову, предложив ему самому выбрать способ проведения разведки.

Ответ Мигунова:

«Ни для кого не является секретом, что единственный путь снабжения города лежит через Ладожское озеро. Для уточнения технологии и возможностей этого пути отправляю Чепцова на пристани Ладожского озера».

И снова в радиограмме ни слова о наращивании сил. Акселю впору было самому отправиться через линию фронта, но он предпочел послать в Ленинград Есипова, дав ему так называемое контрольное задание — проверить деятельность Мигунова, Чепцова и Кумлева. Для сообщений Есипова был разработан специальный шифр. Например: если в его первой радиограмме будет слово «угроза», это будет означать, что Есипов не согласен с позицией, занятой Мигуновым и Кумлевым. Слово «преодоление» будет означать, что Есипов находит положение настолько тревожным, что прибытие туда Акселя обязательно.

Но Есипов ушел, а сообщения о его прибытии в Ленинград все нет.

Из ленинградского дневника

Ровно год назад, во время военного конфликта с Финляндией, я тоже находился в Ленинграде и тоже был корреспондентом Московского радио. Тогда и написал корреспонденцию о работе Путиловского завода, она называлась «Ленинград спокоен». Завод работал вовсю, земля под ногами дрожала. Только заводской двор был немного затемнен. В литейном во время плавки слепили искры. А если и сейчас написать об этом?

Переписываю из блокнота.

Путиловский.

Безлюдье. Тишина. Снежок белый, без копоти. Темные громады цехов.

По темному двору грохочет темный танк. Военпред: «Моя продукция».

Цех ремонта танков. Пять танков. Мальчишки-фабзайчата облепили могучие машины. Лечат. Странно: ребячьи голоса. Вместе с ними пожилые рабочие — очень худые и слабые. Полежат возле танка и опять работают. Пошел из цеха еще один танк. Парнишка написал на броне мелом: «Впиред на врага!»

Чугунолитейный стоит. Темно. Пахнет пожарищем. Свет далеко в глубине.

Военпред: «Там начцеха Скобников…» Долго шли: рельсы, кучи шлака, снежок. В стеклянной конторке возле «буржуйки» сидит человек в пальто, шапке, воротник поднят. Коптилка. Читает толстую книгу. Или спит. Ушли. Военпред: «Не хочет уходить, не может без цеха, собирается его реконструировать. Этим и живет. Смерти не боится. Днем работает где нужно».

Глава восемнадцатая

Они сидели друг против друга за грубым тесаным столом и молча ели давно остывшие сосиски, макая их в блюдце с желтой безвкусной горчицей. В тесной комнатке под низкими сводчатыми потолками замка было душно, а единственное окошко в толстой каменной стене было заложено дощатым щитом. На подоконнике стояла керосиновая лампа, бедно освещавшая комнату, — в ней кончался керосин, и уже прогоркло пахло тлеющим фитилем.

Есипову и его проводнику Сеньковскому предстояло вместе идти через фронт, рисковать жизнью, но знали они друг о друге очень мало. Только сейчас, за ужином, выяснилось, что Сеньковский — из уголовников,